И снова я к тебе вернусь... - Дарья Сумарокова Страница 8

В конце рассказа я практически ползала под столом и икала от смеха; в этот момент никого прекраснее огромной профессорши, а также моей Валентины, Сани Смолина, Варюши и многих других людей в этом мире не было.

Я живу. Мы живые.

Саня жутко ревновал меня к попыткам предать реанимацию и моих частных пациентов не любил. Основная причина — приемы, как правило, протекали в нашей маленькой ординаторской, а значит, посторонние люди мешали спокойно валяться после обеда на диване и чесать пузо. Он, как реаниматолог, считал, что, если человек дышит, ходит и пока что более-менее соображает, значит, он здоров; и просто приперся, сволочь такая, отнимать врачебное время зазря.

В отместку Шрек устроил мне маленькую пакость. Детали таковы: главный врач Сергей Валентинович неожиданно начал требовать с нашего отделения ежемесячные отчеты, большие и скучные (все меняется, докторам теперь надо уметь расходовать и финансы), и Смолин незамедлительно сбросил всю эту пакость на мои хрупкие плечи. Он провернул это мероприятие невероятно подло; после обеда сыграли на спички, длинная — свободен, короткая — пишешь отчеты пожизненно. Нетрудно догадаться, обе спички в Саниных руках были короткие.

И правильно — не царское это дело, в бумажках ковыряться.

Как только я попыталась сесть за нудные цифры поступления и выписки, а также расхода всех лекарственных средств, подкатил рвотный рефлекс; уж больно эти дурацкие таблички напоминали торговые отчеты из моего фармацевтического прошлого. В полной депрессии я просидела перед компьютером два вечера подряд; кое-как свела концы с концами, а потом понесла плоды бездарной математики главному; как раз в последнюю пятницу марта две тысячи восьмого года. Ефимов пролистал, несколько раз неопределенно откашлялся и посмотрел на доктора Сорокину так, как смотрел когда-то Костик после изучения моих каракулей.

— Елена Андреевна, а что же Александр? Не решается заняться этим вопросом? Заведующим числится он, а не вы.

— Совсем плохо, Сергей Валентинович?

Сергей Валентинович тяжело вздохнул и встал из-за стола.

— Давайте выпьем кофе, как в старые времена, Леночка. А таблицу я вам в некоторых местах подправлю, чтобы легче было в следующий раз.

— Ой, спасибо большое! Да не стоило на самом деле, правда! Наверное, вас дома ждут, а я со своими тупостями…

— Ничего, мне самому проще с самого сначала все наладить.

Сели поближе друг к другу, поставили чашки перед экраном. Мое бездарное мытарство было почти полностью переделано за каких-то полчаса. Ефимов быстро шлепал по клавишам, параллельно пытаясь объяснить важность правильного подхода к отчетности; особенно это касалось частных медицинских предприятий. По правде говоря, половину слов я прослушала, потому что сидела в полном оцепенении и каждой клеточкой тела впитывала мужское тепло.

Какая красивая рубашка. Темно-синяя, в модных огурцах. Очень приятный парфюм; наверняка что-то страшно дорогое. Несправедливо. Почему мужики и за сорок бывают такие притягательные? Стройный, серые глаза, темно-русые волосы с проседью. Мужчина, именно с большой буквы. Хорошо хоть с кем-то такие мужики рядом проживают.

В субботу по графику — мое дежурство (мы с Саней оставили себе по два выходных в месяц). Елена Андреевна сидела на широком белоснежном подоконнике и скучала; за окном серая палитра перебирала тысячи всевозможных оттенков, какие только и бывают, что в городе на Неве. Я размышляла, отчего же Сергей Валентинович взял меня на работу? Толковых врачей вокруг предостаточно, благо не в тундре живем, а на вполне себе цивилизованном болоте. Наверное, ему нравятся маленькие блондинки. Женское чутье нашептывало о чем-то, но неуверенно и с большим сомнением в собственных силах; и конце концов в голове зазвучал голос Асрян.

А что, разве плохо быть любовницей главного врача? Даже очень хорошо. В душу точно никто не нагадит, все границы определены заранее. Как говорится, если без разрушительных планов и душевных страданий, то все оправданно… а пользы много. Конечно, при грамотной тактике и стратегии. Только вот сомневаюсь, что некоторые имеют представление о правильной тактике или стратегии.

Веселый цинизм, это все от безделья и скуки; за окном тяжелые низкие облака, а я сидела и улыбалась своим дурацким мыслям. Через минуту настроение резко поменялось: вспомнила старое ободранное кресло, темную, пахнущую залежалыми вещами прихожую. Нашу первую и последнюю съемную квартиру, мою и доктора Сухарева. Я застыла и не могла пошевелиться, словно мумия. Славка ходит из комнаты в кухню, а потом обратно, медленно и плавно, как большая уставшая кошка; каждая частичка тела — такая знакомая и желанная. Теперь кто-то другой дотрагивался до него; и может быть, она гораздо красивее меня и сексуальнее. От воспоминаний в груди вспыхнуло беспощадное пламя; боль сжигала все до последней живой клеточки, да так сильно, что лучше получить пулю в висок.

Как же можно это сделать?! Боже, как можно причинить такое несчастье другой женщине, пусть даже она тебе не знакома? Как можно построить счастье на чужих слезах?

Хватит, Елена Андреевна, уже который раз говорю вам — проехали и забыли. Все в прошлом, а в настоящем только одно — после всего пережитого я никогда не поступлю ни с одной женщиной так, как ОНА поступила со мной.

Мысли снова резко перескочили; я вспомнила слова Асрян про мою родную больницу, про асоциальный притон. Вспомнила вереницы промокших бомжей, пьяниц с перебитыми лицами, дедов-«беломорщиков», выкашливающих кровавые остатки опухоли легкого или туберкулеза с распадом; и много чего другого, не менее колоритного.

И хорошо, что теперь все это в прошлом. Где нет желания жить, там нет возможности помогать. Жестокая, но правда.

Но как же тогда Полина и ее неосознанное самоубийство? Что же те самые послевоенные мальчики, знавшие табак с семи лет? В чем они провинились? В незнании? В чем их вина, кто виноват в их раке легких?

Снова начали терзать воспоминания о родном приемном покое, отделении эндокринологии, моей божественной еврейской заведующей. Временами казалось, что именно там и было мое место. Именно тогда, когда не было времени задумываться и все решали секунды или минуты, именно в тот момент за спиной вырастали крылья; я чувствовала себя как рыба в воде. В памяти всплыл тот ужасный вечер, когда наша блестящая троица — Федя, доктор Сухарев и Елена Андреевна — неподвижно стояла посреди приемного покоя и размышляла, надо ли жить скотскому пьяноте, отправившему на тот свет двух ни в чем не повинных женщин, и можно ли все-таки совершить правосудие прямо здесь и сейчас. И если бы не медсестра Люся, то неизвестно, чем все закончилось бы. А потом нейрохирург Сухарев весь остаток ночи ковырял пропитые мозги этого убийцы; что до Елены Андреевны — она сидела в приемном покое и ждала развязки. Мы были двое из трех, кто покусился на жизнь, пусть опустившегося и виноватого в смерти других, но человека. И после той несовершенной казни — мы были очень счастливы целых два года.