Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре Страница 8

Вслед за отцом Федерика прошла через ворота сквозь полуденные тени раскидистых акаций к парадному входу. Не успели они подойти, как появилась Лидия с раскрасневшимся и озабоченным лицом.

— Дон Рамон! Сеньора Элен ожидает вас к обеду. Она сказала, чтобы я нашла вас, — сообщила она, тяжко вздыхая от усердия.

Рамон направился к ней с обезоруживающей широкой улыбкой.

— Хорошо, Лидия, но тебе не нужно нас искать, поскольку мы уже здесь. Я слышал, что на обед будет пастель де чокло, — сказал он, проходя в холл.

— Да, дон Рамон. Федерика приготовила его сама, — уточнила она, закрывая за собой дверь и следуя за ними в кухню.

— Пахнет вкусно, — заметил он, вдыхая жаркий аромат лука. — Не забудь помыть руки, Феде, — добавил он, подставляя свои ладони под струю воды.

Глаза Федерики сияли счастьем, а с ее лица не сходила улыбка. Вымыв руки, она помчалась в гостиную, чтобы рассказать матери о легенде, связанной со шкатулкой.

— Мама! — закричала она, пробегая по коридору. — Мама!

Элен появилась с усталым выражением на лице и Хэлом на руках.

— Где ты была, Феде? — спросила она, проводя рукой по растрепанным ветром волосам ребенка. — Хэл умирает от голода.

— Мы ходили на берег и взяли с собой Расту, пса сеньоры Бараки. Знаешь, он больше не лает и так обрадовался, что мы взяли его на прогулку. Пока папа плавал, а я присматривала за его вещами, Раста тоже плавал. А потом папа рассказал мне легенду.

— Что за легенда? — спросила Элен, сопровождая дочь в столовую.

— Про Топакуай — принцессу инка и ее возлюбленного Ванчуко. Эту шкатулку, которую подарил мне папа, Ванчуко сделал для принцессы.

— Вот как. Очень мило, — спокойно произнесла Элен. Она посмотрела на мужа, входившего в комнату, и напряженная атмосфера снова вернулась в дом. На мгновение их взгляды встретились: они походили на двух странников, которые впервые в жизни с любопытством смотрят друг на друга. Элен первая отвела глаза.

— Я хочу сидеть рядом с папой, — радостно заявила Федерика, отодвигая стул и по-хозяйски занимая место возле отца.

— Ты можешь садиться куда хочешь, дорогая, — сказала Элен, осторожно усаживая Хэла. — Надеюсь, ты вымыла руки, — добавила она, припомнив упоминание дочери о собаке.

— О да. А сеньора Барака выглядит как ведьма, — рассмеялась Федерика.

— Это точно, — согласился Рамон, хмыкнув и пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.

— Надеюсь, она не наложила на тебя заклятие, — сказала Элен, делая эту попытку ради детей. Ее горло и грудь сдавило напряжение, вызванное необходимостью поддерживать видимость благополучия. Ей просто необходимо было объясниться с Рамоном наедине и освободиться от бремени одолевающих ее мыслей. Нужно было найти выход из возникшей ситуации. Так продолжаться дальше не могло — это было бы нечестно со стороны каждого из них.

— Вовсе нет. Она была очень благодарна за то, что мы гуляли с ее собакой, — сказала Федерика.

— Я хочу посмотреть на собаку, — захныкал Хэл, нетерпеливо ерзая на стуле. В этот момент вошла Лидия, неся дымящийся пастель де чокло.

— Утром Феде приготовила это для тебя, — сообщила Элен, усаживаясь на другом конце стола напротив мужа.

— Мне уже рассказали. Ты очень добра ко мне, Феде, — искренне сказал он.

— Это действительно так, — сухо подтвердила Элен. Больше всего ей хотелось бы добавить, что он совершенно не заслуживает ее привязанности, но она подавила в себе этот импульс с помощью глотка воды. — Она работала все утро, не правда ли, Феде?

— Папа еще не видел своей комнаты, — добавила та с застенчивой улыбкой на лице.

— Признавайся, озорная мартышка, что ты сделала с моей комнатой?

— Ты должен увидеть все сам, — сказала она.

— А Феде утром рвала цветы, — раздался предательский голос Хэла. — Правда, Феде?

— Мама! — протестующе закричала Федерика, чувствуя, что ее сюрприз находится под угрозой.

— Тебе понравился поезд, Хэл? — спросил Рамон, пытаясь отвлечь ребенка от последующих разоблачений.

— Он ярко раскрашен и очень быстро едет, — сказал тот, издавая подобающие поезду звуки «чуда-чуда-чуда-чуда». Лидия поставила перед ним тарелку с горячей едой. — Я не люблю сладкую кукурузу, — заворчал он, откидываясь назад на стуле и скрещивая руки на груди.

— Нет, ты будешь ее есть! — крикнула Федерика. — Он упрямится только потому, что готовила я.

— Нет, не буду.

— Будешь!

— Нет!

— Да.

— Ладно, вы, двое. Хватит препираться, — твердо сказал Рамон. — Хэл, ешь свою кукурузу, или отправишься в комнату без обеда и останешься без поезда.

Хэл хмуро смотрел на сестру потемневшими от негодования карими глазами.

Разговор Рамона с Элен вертелся вокруг детей. Когда дети замолкали, что происходило довольно часто после очередного спора, они вынуждены были говорить между собой, к чему ни один из них не стремился, по крайней мере, с той фальшивой любезностью, которая заставляла их ощущать себя парой актеров в плохо написанной пьесе. Рамон предоставил Федерике возможность изложить матери историю о принцессе инка, прерывая ее только тогда, когда она сама обращалась за помощью в отношении некоторых подробностей, которые забыла. Рамон был поражен тем, как много ей удалось запомнить. Элен слушала, пару раз поворачиваясь, чтобы ответить сыну, когда тот хныкал «мама» только для того, чтобы привлечь внимание к своей особе. Федерика привыкла к таким провокациям со стороны брата — так же, как и к тому, что мать постоянно потворствовала ему, произнося коронную фразу «В чем дело, любовь моя?» ровным и бесстрастным тоном. Она уже не обращала на это внимания, инстинктивно осознав, что людям часто приходится терпеть некоторые вещи исключительно в силу привычки.