Стиль модерн - Ирэн Фрэн Страница 8

Маэстро стал подтягивать свои гетры, и у Стеллио появилась надежда. Ему был хорошо знаком этот жест, означавший, что мысли Пуаре уже не заняты расцветкой манто, драпировкой платьев, тюрбанами и духами, а также мечтами об абсолютной власти над светскими женщинами. Именно сейчас он думал о Руссо, своем бухгалтере, человеке невзрачном, но безжалостном. Поступления, долги, сроки платежей. Пуаре задумал один из тех безумных праздников, которые ему блестяще удавались, но еще не получил поручительства по нужному векселю. И Стеллио понял, что партия выиграна.

Кутюрье смягчился:

— Что хочет д’Эспрэ?

— Два комплекта гардероба.

Пуаре сначала удивился, затем, откинувшись на перила, разразился смехом:

— Так д’Эспрэ влюблен! Однако он не молод! Может быть, он хочет эпатировать публику…

И задумался, потирая гетры. Он пытался понять, что за интригу замыслил старый сноб, и прикидывал возможную выгоду. Его черты внезапно разгладились, он улыбнулся, вздохнул и произнес, поглаживая свой наполовину облысевший череп:

— Ах, Стеллио, Стеллио, вы незаменимы… Именно в тот момент, когда я замышляю большой праздник, знаете, что-то вроде Тысячи-И-Одной-Ночи, о котором Париж будет вспоминать и через сто лет… Я хочу устроить нечто еще более небывалое, более роскошное, более ошеломляющее. Весь свет мне подражает, а княгиня де Клермон-Тоннер готовит к весне персидский праздник. Но я покажу, кто хозяин развлечений, и никто не сможет меня превзойти! У меня идея… Дело на сто тысяч! Сто тысяч франков, да, а мой добрый брюзжащий Руссо, он мне говорит, что ткани повышаются в цене — да, ваши ткани, мой дорогой Брунини. Это не упрек, но, в конце концов, зимний сезон был не так хорош, как летний… Мне нужен праздник — грандиозный, величественный… — Внезапно его голос потерял все лирические оттенки: — Величественный… Ну хорошо, я их одену, маленьких любовниц графа д’Эспрэ. Этим я покрою расходы на половину праздника. В крайнем случае на четверть…

Теперь, после согласия маэстро, оставалось сказать самое неприятное. Д’Эспрэ уточнил в записке: подбор моделей и прием манекенщиц — на дому. Пуаре уже поднимался по лестнице, с рассеянным видом приветствуя работниц и манекенщиц. В этот час на проспекте д’Антен, 26 клиенток еще не было. Они были либо заняты своим утренним туалетом, готовясь к первому выходу — выезду к одиннадцати часам в Булонский лес, — или же еще спали в атласных альковах. Вообще Пуаре предпочитал не работать, а размышлять над своими моделями. Едва ли можно было назвать работой создание моделей для светских львиц — это больше походило на тайную церемонию, на ультраутонченный ритуал high-life [25]. Внезапно овладевавшая им в это время идея — вот в чем заключался его труд, когда властный голос затухал, а тело, намеренно расслабленное в глубине кресла, вбирало в себя женское тепло; тогда он представлялся восточным владыкой, обдумывающим празднества и наказания, прокручивающим в своем мозгу не виданные доселе изощренности.

Стеллио знал, что с минуты на минуту Пуаре скроется во флигеле, чтобы остаться наедине со своим идолом. Нельзя было упускать этот момент. Он посмотрелся в одно из бесчисленных зеркал, украшавших лестницу, и быстро преодолел несколько ступенек, отделявших его от Пуаре:

— Маэстро…

Тот вздрогнул, нахмурил брови.

— Д’Эспрэ хочет, чтобы девушек обслужили у них дома.

— Никогда, — сказал он ледяным тоном. — Никогда в жизни, я вам говорю. За кого он себя принимает, этот маркизишка? Я посылал на дом манекенщиц только для баронессы Ротшильд, ибо ни в чем не мог отказать самой богатой из моих клиенток. И что же? Об этом знают все: она заставила манекенщиц дефилировать перед сутенерами, чтобы высмеять меня, как какого-нибудь приказчика из бакалеи. С убытками и грохотом, невзирая на титулы, я выгнал эту самую баронессу. Все, покончено с дефиле на дому. Что касается д’Эспрэ, он прекрасно разбирается в моде…

— Вот именно, разбирается, — согласился Стеллио, — иногда он даже предчувствует моду. Эти две девушки… Настоящее чудо…

— Умные? Танцуют? Театр?

— Театр и танец… — Он взывал ко всем венецианским мадоннам, чтобы Пуаре не заметил его вранья. — Очень изящные… очень молодые, дьявольски красивы, — продолжал он. — Д’Эспрэ хочет вывести их в свет. У него нюх…

Пуаре снова поправил гетры — его мысли опять были заняты предстоящим праздником.

— Ну хорошо, пусть придут. Я их приму. Но я не пошлю к нему ни одной манекенщицы.

— Может быть…

— Все уже сказано, Брунини. Пусть приходят.

Маэстро уже пересек порог, толкнув дверь, ведущую в сад, и его внимание было приковано к китайской богине в павильоне напротив.

— Когда вы их примете?

Пуаре обернулся:

— Брунини! Вы забавны! Они из захолустья, не правда ли, эти две простушки, подобранные у ручья! Я его знаю, нашего д’Эспрэ! Ладно, запомните раз и навсегда: я не отказываюсь одевать простушек! Я тоже выводил в свет неряшливых инженю, всяких Андреа Леви, Кариатис! Вплоть до Мистингетт! Лучшую мою манекенщицу я выловил в кондитерской в Биарице, где она работала официанткой. Эти голодранки, а не герцогини, создают великолепие Парижа! А ваших обеих милочек, расфуфыренных, как пиковые тузы, и, хуже того, затянутых корсетом, согласитесь сами — вы не осмелились бы, — ни вы, ни д’Эспрэ, — прислать сюда, если бы…

Маэстро усмехнулся:

— Но, мой дорогой Стеллио, вы ведь разбираетесь в женщинах так же хорошо, как в тканях, не правда ли? Разве я могу вам не доверять?

Стеллио вздрогнул. Угадал ли Пуаре, что он никогда не видел двух предполагаемых красавиц?

— Сегодня вечером, в семь часов. Введите их через дверь на улицу Фобур. Никто их не увидит!

И величественной поступью императора маэстро удалился испрашивать мнение своей богини.

Этим же вечером Поль Пуаре снял корсеты с обеих протеже графа д’Эспрэ. «Снял корсеты» не означает, что кутюрье сделал это своими руками. Любя женщин, он, тем не менее, избегал волочиться за клиентками, даже если они были, как и эти, только что подобраны на мостовых Парижа. В течение последних десяти лет он изгонял из женского гардероба это ужасное нижнее белье и не раз встречал сопротивление клиенток. «Господи, Иисус-Мария, — бормотали Мадлена и Леа, — как это, не носить больше корсет?» Что произойдет с их прелестями, предоставленными теперь свободе? Восемью месяцами раньше у Мадлены, благодаря инициативе дедушки, появился первый корсет, потом появилась горничная, и она восприняла это как торжественное вступление в мир женщин. Что касается Леа, та неделями экономила свое жалованье, чтобы побаловать себя изящным атласным и дешевым панцирем. Тем не менее они заметили, что на фотографиях в «Фемине» их излюбленные идолы отбросили приспособления, распределяющие женские преимущества на два полюса привлечения внимания: один — в области груди, другой — сзади. Тела знаменитых соблазнительниц казались гибкими, непринужденными, свободными от пут. Молодые, прекрасные Клео, Мистингетт, Мата Хари диктовали моду и обладали на это всеми правами. Но чтобы Мадлена и Леа оставили свои доспехи из китового уса? Немыслимо!