И снова о любви - Лорейн Заго Розенталь Страница 8

Снимать футболку у бассейна я не стала, так и сидела в ней на бортике, опустив ноги в воду, пока Киран с друзьями плюхался на мелководье. Я была здесь всего несколько раз, зато Эвелин ходила сюда постоянно. Каждое лето они с приятельницами проводили у бассейна массу времени, сплетничая и уминая купленные для детей чипсы.

— Ты — сестра Эвелин Кэгни? — прозвучал чей-то голос.

Рядом стояла женщина, которую я уже где-то видела: глаза накрашены чересчур сильно, на зубах — прозрачные брекеты. Как там ее? Энджи, Лиза, Дженнифер?.. Почти все женщины в Куинсе носили эти имена.

— Как дела? Я слышала, у Эвелин проблемы…

«А я слышала, что ты навалила на стол, когда рожала четвертого ребенка», — подумала я и перевела взгляд на другую сторону бассейна, где Киран плескался с мальчишками. Их мамаши болтали и косились на меня. Они знали, что после первых родов у Эвелин сорвало крышу, и, видимо, страсть как хотели, чтобы это случилось еще раз. Телефонные провода небось плавились от разговоров о бедняжке Эвелин Кэгни.

— Нет, — ответила я. — У Эвелин все в порядке.

— Она вроде до сих пор в больнице…

— Только потому, что роды были трудными, — заявила я, поскольку это вполне могло быть правдой.

Женщина кивнула и сменила тему:

— Не могу поверить, что ты ее сестра. Вы совсем не похожи.

Так. Явно хочет оскорбить. Непонятно только кого — меня или Эвелин. Имеет в виду, что я не такая хорошенькая, как сестра, — изгиб верхней губы не тот и брови некрасивые. Или что Эвелин не влезет в шорты четвертого размера.

— Что ж, приятно было поболтать, — заключила она. — Мне пора — писать очень хочется.

«Мне пора — писать очень хочется». Противно слышать такое от взрослой женщины. Любимое выражение так называемых подруг моей сестры — тех, что сейчас дожидались, пока Киран отойдет подальше, чтобы как следует перемыть кости Эвелин. Не хуже гиен из передач о животных по каналу «Пи-би-эс», — выберут жертву и рвут в клочья. Я почти видела, как кровь стекает по их подбородкам. Грустно, что многие женщины ведут себя так же подло, как в детстве в школе. Собираются в новую банду под названием «Домохозяйки» и отчаянно радуются, когда одна из участниц не дотягивает до общего уровня, а затем изгоняют ее.

* * *

В тот вечер позвонила Эвелин и сообщила, что через два дня ее выписывают. Мне хотелось, чтобы к ее возвращению в доме все было безупречно, и я возилась с уборкой допоздна, хотя Патрик возражал: говорил, что я устану. Так и вышло. Я отмыла ванну и вычистила чулан: сняла паутину, выбросила разорванную оберточную бумагу, которая валялась там еще с вечеринки в честь будущей матери, когда Эвелин ждала первенца.

На следующее утро Патрик не разрешил мне помогать с покраской стен в детской.

— Успокойся, — сказал он. — Пожалей себя.

Я не успокоилась. Он красил и слушал радио, а я тем временем поменяла бумажные вкладыши на полках кухонных шкафов и заново расставила посуду. Я почти закончила, когда в дверь позвонила Саммер. Я стояла на пороге в шортах из обрезанных джинсов и в отслужившей свое рубашке. Вид у меня был потрепанный. В отличие от Саммер: она приехала в Куинс на метро сразу после похода в дорогущий салон красоты на Манхэттене и выглядела сногсшибательно.

— Смотришься классно, — признала я по пути в кухню.

Поблагодарив, она встала на мысочки и заглянула в навесной шкаф.

— Как здесь все прибрано! Эвелин будет счастлива вернуться домой.

— Я переделала кучу работы. Надеюсь, она останется довольна.

— Еще бы. Она даже не представляет, как ей повезло с сестрой.

Я улыбнулась:

— Хочешь, посмотри пока телевизор. Я скоро закончу.

Саммер уселась на диван в гостиной и включила «Главный госпиталь», но ненадолго. Спустя десять минут я увидела ее в детской Шейна: она стояла, прислонившись к кроватке, накручивала на палец свежеобесцвеченный локон и кокетничала с Патриком — как с любым привлекательным мужчиной, который встречался ей на пути. Похоже, это помогало ей убедиться в своей привлекательности, почувствовать, что она больше не замухрышка с кривым носом и ленивым глазом.

Я бы не обратила внимания на ее уловки, если бы дело не касалось Патрика. Она нечасто с ним встречалась, и всякий раз поблизости маячила Эвелин. Сейчас сестры не было, а Саммер вырядилась в короткую юбку. Мне почему-то вспомнилась проститутка, которую я однажды видела на Тридцать четвертой улице на Манхэттене.

Патрик с закатанными до локтей рукавами красил дверь стенного шкафа. Красил и разговаривал, но не заигрывал. Заметив, что дверная ручка расшаталась, он обернулся ко мне:

— Принеси мне ящик с инструментом.

— «Принеси мне ящик с инструментом», — передразнила Саммер. — А где же «пожалуйста»?

Он глянул на нее из-под спадающих на лоб волос.

— Это мой дом. Мне решать, кому говорить «пожалуйста».

— Знаешь, — не унималась она, — надо научить тебя хорошим манерам.

Неслыханно. Какое бесстыдство! Я заметила, как она пялится на руки Патрика, и мне стало противно. Саммер имеет наглость флиртовать с мужем моей сестры, в доме моей сестры — в моем присутствии и при ребенке Эвелин! Я хотя бы не пожираю Патрика глазами.

В ответ на ее замечание Патрик рассмеялся. Это меня взбесило еще больше. Я не пошевелилась, пока он не напомнил про инструменты, тогда я сломя голову бросилась в гараж — не хотелось оставлять их надолго вдвоем.

Когда я вернулась, Патрик принялся искать в ящике отвертку.

— Разреши мне потрогать твои инструменты? — гнула свое Саммер. — Могу поспорить, среди них есть огромные…

Он мотнул головой в сторону двери.

— Я занят, детка. Иди поиграй.

Саммер ухмыльнулась:

— Может, ты со мной поиграешь, Патрик? Или мне самой?

Радио все еще работало. Визжала гитара, ухали барабаны — Эрик Клэптон. Тряхнув головой, Патрик занялся дверной ручкой, а Саммер пошла за мной в гостиную. Мы сели на диван, я демонстративно молчала.

— Что случилось? — спросила она.

Я ответила резким шепотом:

— Патрик — муж моей сестры. Оставь его в покое!

С выражением оскорбленного достоинства она откинулась на спинку дивана.

— Какая ерунда, Ари! Ничего такого я не имела в виду.

Позже, когда Саммер уехала, а мы с Патриком после ужина убирали со стола, я поняла, что он вовсе не считал это ерундой.

— У твоей подружки ни стыда, ни совести, а еще образование получает! — пробурчал он, пока я загружала грязные чашки в посудомоечную машину.

Так и сказал: «ни стыда, ни совести». Значит, не одобрял ее поведение. Это мне понравилось.