Дикая слива - Лора Бекитт Страница 8

Обед прошел напряженно, и вскоре Мэй отправили спать.

Сквозь тонкие стены до нее долетали обрывки разговора взрослых:

— Значит, ты больше не наложница богатого маньчжура! И чего ты хочешь от нас?

Мать что-то тихо ответила, и тетка тут же взвилась:

— Нет! Мы не станем бесплатно кормить тебя и твоих лягушат! Ты можешь работать. Устроиться в мастерскую, где делают шелк, или пойти в служанки. А нет, так в публичный дом. Теперь для тебя там самое место. Глядишь, и девчонок пристроишь, когда подрастут.

Цзин попытался заступиться за свояченицу:

— Нехорошо так разговаривать с сестрой!

Однако Ши нельзя было назвать покорной женой, она любила высказывать свое мнение по самым разным вопросам и часто перечила мужу.

— Вот как? Быть может, ты захочешь жениться на ней, а меня выставишь на улицу? Наш отец говорил: «Когда мужчина берет женщину в свой дом, для нее нет обратной дороги». Разве есть оправдание тому, что она натворила! После такого я бы предпочла умереть, а она, как ни в чем ни бывало, явилась к нам и просит о помощи! Думает, мы посадим и ее, и девчонок себе на шею!

Ши торжествовала. Ей было радостно видеть, что жизнь согнула ее сестру так же, как сгибала других людей.

Когда полная отчаяния Ин-эр вернулась в комнату, Мэй затаилась в постели и сделала вид, что спит. Она слышала тихое размеренное шуршание — мать разматывала шелковые ленты, которыми были обернуты ее ноги. Под этот звук Мэй и заснула, а разбудил ее пронзительный визг, доносившийся со двора…

Матери рядом не было. Возле ложа аккуратно стояли две крохотные туфельки, в которые Мэй смогла бы просунуть разве что ладони.

Когда Мэй сбежала вниз, Ин-эр уже сняли с дерева, на котором она повесилась, сделав петлю из тех самых шелковых лент. Ее волосы разметались по траве, белые руки были раскинуты в стороны, а глаза смотрели в никуда. Отныне Ин-эр пребывала в мире, где жизнь и смерть равны друг другу в своей бесконечности и совершенстве.

Тао проснулась и звала мать. Тетка пыталась что-то соврать, а Мэй словно окаменела. Она пришла в себя, когда Ши принялась рыться в вещах матери, как стервятник копался бы в куче падали.

— Не трогайте, это не ваше! — воскликнула девочка и набросилась на тетку с кулаками.

Та отшвырнула ее.

— Прочь, лягушка!

Цзин старался образумить жену:

— Что ты делаешь? Разве у тебя мало своих нарядов? Прежде надо подумать о похоронах!

Ши обернула к нему искаженное злобой лицо.

— Такой одежды ты мне никогда не дарил! О похоронах? Это обойдется нам в круглую сумму! А что делать с девчонками? Ты не подумал о том, что Ин-эр сделала это нарочно, чтобы оставить на нас своих детей!

Цзин пожал плечами.

— Мы не можем их выгнать.

С того дня все заботы о Тао легли на плечи Мэй. Вдобавок ее заставили помогать кухарке, которую звали Лин-Лин. Тетка велела племяннице снять нарядное платье и дала другое, старое. Мэй не знала, что сделала Ши с материнскими вещами, пока не увидела на тетке обтягивающее тело платье зеленого атласа, обшитую ярко-красной, бахромой накидку и вышитый золотом черный пояс. Различные мелочи и украшения матери тоже перекочевали в сундуки и шкатулки Ши.

В том, что случилось, тетка винила только Ин-эр:

— Поговорка гласит: «Кем родился, тем и будь». Моя же сестрица всю жизнь хотела запрыгнуть повыше, вот и допрыгалась.

Ши упоминала имя Ин-эр не иначе как с осуждением, а «цветущая слива» Мэй превратилась в «лягушку». Цзин укоризненно вздыхал, но не вмешивался, Двоюродные брат и сестры очень скоро стали относиться к девочкам так же как их родители: презрительно, грубо или равнодушно.

Через неделю после смерти Ин-эр Ши вошла в комнату сестренок с шелковыми лентами в руках.

— Теперь мне придется делать то, что поленилась сделать ваша мать! — проворчала она, приближаясь к младшей племяннице.

Поняв, что собирается сделать тетка, Мэй раскинула руки, как раскидывает крылья птица в попытке защитить птенца, и закричала:

— Нет, не трогайте ее!

Тао заревела от страха и спряталась за спину старшей сестры.

Не подпуская тетку, Мэй царапалась и кусалась, словно дикий зверек. В конце концов, плюнув с досады, Ши бросила ленты на пол и заявила:

— Была одна лягушка, станет две! Посмотрим, что вы скажете, когда вырастете!

Шло время, и Тао все реже вспоминала Ин-эр. Она прикипела к Мэй всем своим маленьким сердцем, а та защищала и оберегала сестренку, не жалея себя, хотя ей приходилось нелегко.

С тех пор как мать оставила ее одну, Мэй жила в бессознательном ожидании чего-то неумолимого и недоброго. В ту весну ее сны были однообразны, тоскливы и расплывчаты, как мазки туши, сделанные кистью неумелого художника. А душу не покидали печаль и тревога.