На берегу Рио-Пьедра села я и заплакала - Пауло Коэльо Страница 8

— Какие у тебя там дела? — спросила я, показываяна закрывавшие горизонт отроги Пиренеев.

— По ту сторону гор — Франция, — с улыбкой отвечалон.

— Я учила географию в школе. Я хочу знать, зачем намтуда и что мы там будем делать.

Некоторое время он не произносил ни слова и продолжалулыбаться.

— Зачем? Затем, что я хочу показать тебе один дом. Бытьможет, он тебя заинтересует.

— Если ты решил податься в агенты по продаженедвижимости, то обо мне забудь. У меня нет денег.

Мне-то было все равно — ехать ли в Наварру или во Францию,лишь бы не возвращаться на праздники в Сарагосу.

«Ну что? — осведомился мой рассудок у сердца. — Тыдовольна тем, что приняла его приглашение. Ты изменилась и сама того незамечаешь».

Нет, нисколько я не изменилась. Просто отдохнула немного.

— Погляди, какие камни.

И в самом деле — гладкие, обкатанные, словно прибрежнаягалька, а ведь здесь, на равнинах Наварры никогда не было моря.

— Их отшлифовали ступни крестьян, ступни богомольцев,ступни искателей приключений, — сказал он. — Камни изменились, но ипутники не остались прежними.

— Это странствия научили тебя всему, что ты знаешь?

— Нет. Чудеса Откровения.

Я не поняла, о чем он, и предпочла не углубляться. Ячувствовала, как растворяюсь в солнце, в долине, в горной гряде на горизонте.

— Куда мы идем? — спросила я.

— Пока никуда. Мы просто наслаждаемся утром, солнцем,прекрасным пейзажем. Впереди у нас еще долгий путь на машине, — говорит они после краткого колебания добавляет:

— Ты спрятала ладанку?

— Спрятала, — отвечаю я и прибавляю шагу. Мне нехочется говорить об этом, чтобы не испортить радость и свободу утра.

Впереди появляется городок. Как принято было в Средние века,он стоит на вершине холма, и в отдалении я вижу колокольню его собора иразвалины замка.

— Пойдем туда, — прошу я.

Он пребывает в нерешительности, но потом соглашается. Подороге встречается нам часовня, и мне хочется зайти туда. Я не знаю молитв, ноцерковная тишина всегда действует на меня умиротворяюще.

«Не вини себя, ты ни в чем не виновата, — говорю ясебе. — Если он влюблен, то это его дело».

Он осведомился насчет ладанки. Я знаю — он ждал, что мывозобновим давешний разговор в кафе. Ждал — и одновременно боялся, что неуслышит того, что хочет, вот потому-то он и не торопит ход событий, незатрагивает эту тему.

Может быть, он и вправду любит меня. Однако мы должныпревратить эту любовь во что-то иное, более глубокое.

«Что за вздор, — говорю я себе. — Ничего на светенет глубже любви. Только в сказках принцесса целует жабу, и та превращается впрекрасного принца. В жизни все наоборот: принцесса целует принца, и онстановится омерзительной жабой».

Через полчаса мы подходим к часовне. На ступенях сидитстарик.

С той минуты, как мы пустились в путь, это первый человек,повстречавшийся нам, — ибо на дворе осень, и поля снова вверяют себяГосподу в надежде, что он дарует им плодородие и что позволит человеку в потелица своего снискать хлеб свой насущный.

— Здравствуйте, — говорит он старику.

— Здравствуйте.

— Как называется этот городок?

Звучит как имя.

— Сан-Мартин-де-Ункс.

— Ункс? — переспрашиваю я гнома!

Старик не понимает шутки, и я, слегка смутясь, направляюсь кдверям часовни.

— Нельзя, — останавливает меня старик. — Сполудня закрыто. Хотите — возвращайтесь к четырем.

Но дверь в часовню отворена. И я, хоть и смутно, потому чтосолнце светит ослепительно, вижу, что там внутри.

— Да мне бы на одну минутку… Я хочу помолиться.

— Сожалею, но не могу. Закрыто.

Он слушает мой разговор со стариком и не вмешивается.

— Ладно, пойдем отсюда, — говорю я. — Нестанем спорить.

Он по-прежнему смотрит на меня пустым отчужденным взором.

— Разве ты не хочешь посмотреть часовню? — спрашиваетон.

Я знаю — ему не нравится, как я себя веду. Он считает, что я— слабая, боязливая, не умеющая добиваться своего. Принцесса безо всякихпоцелуев превратилась в жабу.

— Вспомни, что было вчера, — говорю я. — Вбаре тебе не хотелось продолжать спор и ты прекратил его. А теперь, когда япоступаю точно так же, ты меня осуждаешь.

Старик бесстрастно слушает нас. Должно быть, он доволен —хоть что-то происходит перед ним, ибо здесь, в этом местечке все утра, все дни,все ночи неотличимы друг от друга.

— Дверь не заперта, — обращается он кстарику. — Если тебе нужны деньги, мы можем заплатить, хоть и немного. Ноона хочет посмотреть церковь.

— Сейчас — нельзя.

— Ладно же! Мы все равно войдем!

И, схватив меня за руку, входит.

Сердце у меня колотится — старик может разозлиться, позватьполицию, испортить наше путешествие.

— Почему ты сделал это?

— Потому что ты хотела осмотреть часовню изнутри.

Но мне это не удается: глаза не смотрят — эти пререкания ито, как я отнеслась к запрету, уничтожили все очарование такого чудесного утра.

Я чутко прислушиваюсь к тому, что происходит снаружи, япредставляю, как старик зовет полицию. Святотатцы. Грабители. Они нарушаютзакон, преступают запрет. Старик ведь сказал им — закрыто, час посещенийпрошел! Он немощен и дряхл, он не в силах был нас удержать, мы не проявилиуважения к старости — и в глазах полиции это усугубит нашу вину.

Я остаюсь внутри ровно столько времени, сколько нужно, чтобыосвоиться. Но сердце колотится так сильно, что я боюсь, как бы он не услышалего стук.

— Мы можем идти, — говорю я, выждав время,необходимое для того, чтобы прочесть «Отче наш».

— Не бойся, Пилар. Тебе не придется подыгрывать этомустарику.

Мне вовсе не хочется, чтобы конфликт со сторожем привел кссоре с моим другом. Надо сохранять спокойствие.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — отвечаю я.