Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер Страница 8

— Мне сообщили, что ты стала девушкой. — Он вздохнул. — Как летит время!

Книга в кожаном переплете, лежавшая перед ним, была усыпана апельсиновой кожурой; он сунул в рот сочную дольку и указал мне на ближайший табурет:

— Присядь. Давненько мы с тобой не видались.

— Я виделась с вами в прошлом месяце, во время визита французского посла, — напомнила я и добавила, помедлив: — С разрешения вашего святейшества, я лучше постою. Это платье новое и неудобное.

— Да, но тебе следует привыкнуть к подобным вещам. Быть одетой согласно правилам этикета чрезвычайно важно. При французском дворе подобные вещи считаются de rigueur. [3]

Дядя взял украшенный драгоценными камнями нож и разрезал апельсин. Аромат хлынул из рассеченной мякоти, словно солнечный свет, и рот мой тотчас наполнился слюной.

— Тебе следовало бы знать об этом, — прибавил дядя. — В конце концов, твоя мать была француженкой.

— Совершенно верно, ваше святейшество, и для меня это великая честь, — пробормотала я, хотя меня так и подмывало напомнить, что мать умерла при моем появлении на свет.

— Воистину так. А что бы ты ответила, если бы я сообщил, что Франция желает принять тебя в свое лоно?

Голос его звучал мягко, напоминая о тех давних днях, когда я была маленькой девочкой, а папа Климент — моим любящим дядюшкой. Впрочем, я нисколько не обманывалась на сей счет, поскольку знала, что дядя пригласил меня сюда неспроста.

— Так что же? — резко спросил он. — Тебе нечего сказать?

— Я ответила бы, что и это почитаю для себя великой честью.

— Вот речь, достойная Медичи! — Дядя разразился грубым хохотом, и я почуяла в нем такую угрозу, что у меня подкосились ноги под тяжелым платьем.

— Ты научилась давать неопределенные ответы. — Климент снова взглянул на меня. — Это изрядно поможет тебе в супружеской жизни.

Кровь моя застыла в жилах. Я решила было, что ослышалась.

— Пришла пора повзрослеть, — продолжал дядя, жуя апельсин и капая светлым соком на рукав. — В сущности, переговоры о браке уже почти завершены. Частью твоего приданого станет герцогство Миланское, я передам его сразу после свадьбы. Как знать! — Он поднял голову. — Быть может, в один прекрасный день ты станешь королевой Франции!

У меня загудело в ушах. Вот она, месть, которую он так долго лелеял! Вот кинжал, который он вонзит в грудь Карла V, — союз с Франциском I, соперником императора! И орудием его мести стану я. Мой брак разрушит замыслы Карла V завладеть Италией и даст Франциску права на герцогство Миланское, которое он давно жаждет заполучить и которое сейчас находится под имперской властью.

— Но ведь король Франциск уже женат, — пролепетала я, — на родной сестре императора.

— Совершенно верно. Зато его второй сын, Генрих Орлеанский, холост и, возможно, когда-нибудь унаследует трон. По крайней мере, у меня имеются достоверные сведения, что дофин, старший сын Франциска, весьма слаб здоровьем.

С этими словами дядя принялся чистить очередной апельсин.

— Надеюсь, твое молчание не означает недовольства, — прибавил он, глубоко вонзая в сочную мякоть длинные костлявые пальцы. — Чтобы обеспечить тебе этот брак, мне пришлось затратить немало усилий, да и денежных средств. Меньше всего на свете мне сейчас нужны препирательства с несговорчивой невестой.

Что я могла сказать? Он был вправе распорядиться мной по своей воле. Ничто, кроме самоубийства, не могло отвратить моей участи, и, осознав это, я ответила без предательской дрожи в голосе:

— Если такова твоя воля, то мне остается лишь весьма охотно ей последовать. Могу ли я взамен попросить о небольшой любезности? Мне бы хотелось вернуться во Флоренцию. Это мой родной город, и я… — тут я все же смешалась, — хочу с ним проститься.

— Что ж, хорошо, — сказал Климент, однако взгляд его похолодел. — Если пребывание в Риме тебя более не устраивает, я обеспечу тебя подобающим эскортом.

Он протянул правую руку, унизанную перстнями. Приложившись к ней губами, я услышала, как он пробормотал:

— Любовь — предательское чувство. Без него живется гораздо проще. Для нас, Медичи, так оно и есть.

Пятясь, я отступила к двери, а дядя между тем принялся чистить очередной апельсин. На губах его играла самодовольная усмешка.

Я вернулась во Флоренцию благоухающим жарким летом, со свитой, которая состояла из охранников, прежних моих подруг, в том числе Лукреции, и одной новой, карлицы по имени Анна-Мария. Это была четырнадцатилетняя крошечная девушка с коротенькими руками и ногами, которые, впрочем, не мешали любоваться ее роскошной пепельно-золотистой гривой, задорным личиком и жизнерадостной улыбкой. Анна-Мария сразу пришлась мне по душе; в поисках ее папа Климент обшарил всю Италию, так как непременно желал, чтобы у меня во Франции была собственная шутиха. Я тем не менее решила, что не стану принижать ее, увешивая обычными для шутов колокольчиками. Вместо этого ей вменялось в обязанность следить за моим постельным бельем, что давало вожделенное право на место в моей опочивальне.

В родовом палаццо мало что изменилось. Лик Флоренции до сих пор хранил следы перенесенных тягот, и пройдет много лет, прежде чем эти раны затянутся. Однако наш дом стоял нетронутым, безмолвным, точно роскошная усыпальница. Я поселилась в прежних покоях моей милой тетушки, где простыни еще хранили тонкий запах духов, а на столе были разложены принадлежности для письма, словно она отлучилась лишь на минуту и вот-вот войдет.

И там, в ящике стола, под недописанными письмами я обнаружила свою шкатулку из слоновой кости и серебра. Я вынула ее с таким трепетом, словно она могла исчезнуть в моих руках, и провела кончиками пальцев по граням крышки. Это тетушка спрятала шкатулку здесь, среди своих вещей. Она знала, что мне понадобится материнское наследство, и предвидела, что я вернусь.

Раздался щелчок, шкатулка открылась. Под отставшим краешком бархатной обивки я отыскала потайное отделение, где лежал, свернувшись, словно змейка, подарок Руджиери. Я надела на шею серебряную цепочку со склянкой, стиснула обеими руками шкатулку и наконец позволила себе предаться горю.

Договор о моей помолвке был подписан весной. Дабы представить меня богатой невестой из рода Медичи, папа Климент собрал внушительное приданое и без колебаний выгреб из своей казны множество драгоценностей, в том числе семь серых жемчужин, которые некогда принадлежали одной византийской императрице, а теперь украшали мою герцогскую корону. Помимо того, он отправил во Францию мой портрет.

В ответ Франциск I прислал мне изображение своего сына. Миниатюру доставили в изящной, выложенной атласом шкатулке, и, когда Лукреция бережно извлекла ее, я впервые увидела лицо своего будущего мужа — тяжелые веки, крепко сжатый рот и длинный нос, как у всех Валуа. Лицо, замкнутое и угрюмое, не пробудило во мне никаких чувств, и в этот миг я невольно задумалась, не такое ли впечатление произвел на него и мой портрет. Что же это будет за брак — между чужими друг другу людьми, у которых нет ничего общего?