Мой настоящий мужчина - Татьяна Фомина Страница 8

– Спасибо, – скромно сказала я. С уверенностью, конечно, он переборщил. Колени у меня, ох, как дрожали! Но похвала была приятна.

– Света, спасибо за такого помощника! Выпишешь ей разовые премиальные.

– Хорошо, – согласилась Чащина.

А вот с этим я была не согласна.

– Сергей Вениаминович, извините, но мне кажется, что это не моя заслуга, – вставила я.

– То есть? – потребовал объяснений Ревский.

– Всю работу провела Наташа. Наталья Вельская. И если и нужно кого премировать, то ее.

Чащина смотрела на меня с таким видом, будто я только что упала с Луны и повредила голову. Ревский молчал. И мне пришлось продолжить:

– Это как выразительно прочитать стихотворение знаменитого автора и получить овации и аплодисменты.

– И что в этом не так? – спросила Чащина.

– Я считаю, что слава должна быть у первоисточника, – ответила я.

– Ну, это спорный вопрос. Но суть я уловила. – Чащина все еще смотрела на меня.

– М-да. Умница, красавица, да еще и со своими принципами. А Вы далеко пойдете, Морозова Вера Владимировна, – улыбнулся Ревский.

Он мне сразу понравился. Приятный, подтянутый, крепкий мужчина. На вид ему было чуть больше пятидесяти. Отрытый взгляд, цепкий и внимательный. Казалось, что ничто не может ускользнуть от его внимания. Он подмечал такие детали, на которые никто бы просто не обратил внимания. Это я заметила во время переговоров. А обаятельность и открытость были такими притягательными, что устоять было сложно. Может поэтому «Amazday» выбрал именно «Медиаград», что с его директором приятно было иметь дело? Хотя мне казалось, что он совсем не так прост, как хочет показаться на первый взгляд. Но, как говорится, поживем – увидим.

Мне пришлось еще изучить график работ, согласовать его со всеми отделами и принести готовые распечатки Ревскому.

«Медиаград» занимал верхние этажи, и здесь было только руководство. А все рабочие группы, художники, стилисты, фотографы, съемочные группы расположились во втором здании буквально через дорогу. Об этом я узнала еще вчера из разговора с Наташей. Ей, особенно в последнее время, было тяжело носиться туда-сюда, разрываясь между корпусами. Я пока еще не совсем поняла, что, где и как работает, но растерянности не было. Ревский давал точные указания, куда мне нужно идти. Да и Наташа сразу сказала, что при любом вопросе я могу звонить ей. Поэтому мой первый рабочий день прошел быстро, и все оказалось не так уж и страшно, как мне мерещилось еще вчера.

Дома, сидя с Егоркой перед телевизором, я смотрела с ним какой-то мультик и перебирала его пшеничные волосы. Он тоже поделился своим первым днем. Ему не очень понравилось в детском саду, но он понимал, что другого выхода у нас нет. И поэтому Егор не жаловался и не ныл, как другие дети в его группе. Мой маленький сын решил, что когда вырастет, то станет настоящим мужчиной, и будет стараться не огорчать меня. И он старался. Как мог. И я была ему за это благодарна. Ведь, когда рядом с тобой есть человечек, который тебя любит, то больше ничего и не надо! И пусть, что ему пока всего пять с половиной! Это не важно! Важно то, что он рядом, и я очень люблю его!

***

Я быстро втянулась в работу. График меня полностью устраивал. Ревский был требовательным, но без самодурства. И я всегда забирала Егорку из садика, как только была свободна. Сергей Вениаминович старался не задерживать меня на работе, и иногда отпускал пораньше. Он знал, что я спешу в детский сад.

И если бы меня спросили, как у меня дела, я, ни секунды не сомневаясь, ответила, что лучше просто не бывает! И это была правда! Ортез на работе я практически не надевала, стараясь просто не нагружать руку. Поэтому о том случайном эпизоде, почему я носила ортез, я даже и не вспоминала. Он просто стерся из памяти. Но как выяснилось, что окончательно стереть все нельзя. Или это судьба старается снова ткнуть тебя носом, если ты забываешь о чем-то, что имеет значение.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Прошло две недели. Точнее, они пролетели, что я их даже и не заметила. Дома все было хорошо, на работе тоже. Я как раз собиралась бежать во второй корпус, когда загорелась кнопка селектора, но не было никакого звука. Точнее звуки были, но непонятные. Не зная, что это могло быть, я решила все-таки уточнить у Ревского. Входя в его кабинет, я никогда не стучала. Если Сергей Вениаминович просил чай, я просто заносила ему его, и ставила на стол, чтобы не отвлекать от работы. Если же это были документы, то сообщала ему об этом.

Ревский сидел, откинувшись на кресле, и держался одной рукой за грудь, другая лежала на селекторе. Видимо он все-таки пытался позвать на помощь.

– Сергей Вениаминович, вам плохо? – я подбежала к мужчине и попыталась посмотреть ему в лицо. Оно было искажено гримасой боли. – Вы меня слышите?

Ревский меня не слышал. Или слышал, но ничего не отвечал. На лбу были бисеринки пота, он тяжело дышал.

Схватив свой телефон, я набрала номер Холодова. Он звонил мне через неделю после приема и интересовался моим здоровьем. Уверив врача, что чувствую себя прекрасно, я поблагодарила за помощь, и записала номер его телефона. Так на всякий случай. Тем более, узнав, что я работаю в «Медиаграде» помощником Сергея Вениаминовича, Холодов посоветовал не баловать того кофе, так как у Ревского было больное сердце.

– Иван Андреевич! Это Вера. Морозова! – Закричала я в трубку.

– Да, Верочка, что случилось? – Спросил спокойный мужской голос.

– Сергей Вениаминович. Ему плохо!

– Бригаду на Лермонтова 14! СРОЧНО! – Услышала я четкую команду. – Вера, успокойтесь. Он в сознании?

– Глаза открыты, но ничего не говорит.

– Расстегните ему ворот рубашки, расслабьте, чтобы не давил. Сделала? Молодец. Откройте окно. Полностью! Так. У него должны быть таблетки. Вера, посмотрите в кармане пиджака! Одну положите ему под язык. Бригада уже выехала. Не дайте ему упасть. И отправьте кого-нибудь вниз, чтобы не ждать лифт.

– Хорошо. Я позвоню Светлане Игоревне, – я отключила звонок. – Сергей Вениаминович, мне нужно найти таблетки, – сказала я Ревскому. Он закрыл глаза в знак согласия. Таблетки были в пиджаке, как и сказал Холодов.

Ревский был очень бледен. В кабинете стало холодно. Все-таки еще март. Пусть и последний день.