Я не боюсь летать - Эрика Джонг Страница 79

Был ли какой-то выход из такой ситуации? Неужели одиночество неизбежно? Неужели от беспокойства никуда не уйти? Может быть, не стоит искать решений, которых не существует? Брак – это не лекарство от одиночества. Дети вырастают и покидают родительский дом. Любовники – не панацея. Секс не является окончательным решением. Если ты превращаешь свою жизнь в хроническую болезнь, то единственный способ излечиться – смерть. Внезапно снизошло озарение. Я лежала в палатке в двойном спальном мешке рядом с храпящим чужим человеком и думала, думала, думала. Что теперь? Как мне жить дальше? Куда двигаться отсюда?

К вечеру мы были пьяны и веселы. Мы были пропитаны пивом. Мы остановились купить персики у фермера, торговавшего у дороги, но обнаружили, что он их продает только ящиками, а потому дальше поехали с полным «триумфом» персиков. Огромная клеть с персиками занимала заднее сиденье машины. Я начала жадно их поедать и обнаружила, что почти все они – червивые. Я смеялась и ела червей. Потом стала выкидывать червивые половинки в окно. Я была слишком пьяна, и ни черви, ни беременность, ни брак, ни будущее больше не заботили меня.

– Я чувствую себя великолепно! – сказала я Адриану.

– Так и задумано, моя прелесть. Теперь ты наконец поняла.

Но к вечеру, когда хмельные пары выветрились, я снова погрузилась в депрессию. В нашем времяпрепровождении, нашей езде, нашем пьянстве была какая-то бессмысленность. Я даже не знала, какой сегодня день недели. После Вены я не видела ни одной газеты. Практически не принимала душ и не меняла одежду. Но больше всего мне не хватало сочинительства. Я уже несколько недель как не написала ни одного стихотворения, и у меня стало возникать ощущение, что никогда и не напишу. Я вспоминала красную электрическую пишущую машинку в Нью-Йорке, и меня пронзала боль. Вот что я любила! Я могла себе представить, что возвращаюсь к Беннету только для того, чтобы восстановить свои права на машинку. Так муж и жена иногда продолжают жить вместе «ради детей» или потому, что не могут решить, кому останется квартира с контролируемой арендной платой ^[402].

На эту ночь нам не пришлось разбивать палатку у дороги – мы остановились в настоящем кемпинге. Кемпинг не представлял собой ничего особенного, но там было озерцо, закусочная и душевая. Я умирала – хотела принять душ, и как только Адриан застолбил наш участок, побежала мыться. Соскабливая с себя грязь, я телепатически разговаривала с Беннетом. «Прости меня», – умоляла я.

Когда вернулась в палатку, Адриан уже успел обзавестись другом. Даже двумя. Американская пара. Она – вульгарно хорошенькая, веснушчатая, грудастая еврейка с бруклинским выговором. Он – бородатый, с вьющимися каштановыми волосами, толстоватый, с бруклинским акцентом, классный биржевой брокер, занимавшийся галлюциногенами. Она – классная домохозяйка, занимавшаяся адюльтером. У них был особняк на Бруклин-Хейтс, фольксвагеновский кемпер, трое детишек, отправленных в лагерь, и четырнадцатилетний зуд. Адриан покорял жену (Джуди) своим английским акцентом и теориями Лэнга (на меня все это уже мало действовало), и она, похоже, была готова улечься с ним.

– Привет, – весело обратилась я к своим соотечественникам и единоверцам.

– Привет, – хором ответили они.

– Ну, так что сначала – постель или выпивка? – спросил Адриан.

Джуди захихикала.

– На меня не обращайте внимания, – сказала я. – Мы не верим ни в собственничество, ни в собственность. – Мне казалось, я очень хорошо подражаю Адриану.

– У нас есть стейк – мы его как раз собирались жарить, – нервно предложил муж (Марти). – Хотите присоединиться?

Если тебя гложут сомнения – ешь. Я знала такой тип людей.

– Отлично, – сказал Адриан.

Человек, который пришел на обед ^[403]. Я видела, его действительно заводит перспектива – трахнуть Джуди на глазах мужа. Это в его духе. Поскольку Беннет исчез со сцены, ко мне Адриан потерял интерес.

Мы сели поглощать стейк и историю их жизни. Они решили быть благоразумными, сказал Марти, и не разводиться, как это сделали три четверти их друзей. Они решили дать другу как можно больше свободы. Они порой занимались «групповухой» (как он это назвал) на Ибице, где провели июль. Бедняга – вид у него был не очень счастливый. Он повторял казавшиеся ему классными словечки из сексуального словаря, как мальчик, проходящий бар-мицву. Адриан усмехался. Эти уже были обращенными. Кушанье подано – оставалось только его съесть.

– А вы? – спросила Джуди.

– Мы не женаты, – ответила я. – Мы в это не верим. Он – Жан Поль Сартр, а я – Симона де Бовуар.

Джуди и Марти обменялись взглядами. Где-то они слышали эти имена – только не могли вспомнить где.

– Мы знаменитости, – ехидно сказала я. – На самом деле он – Р. Д. Лэнг, а я – Мэри Барнс ^[404].

Адриан рассмеялся, но я видела, что потеряла Джуди и Марти. Чистая самозащита. Я чувствовала, что финал близится, и должна была бросить на игровой стол свой интеллектуальный багаж. Больше у меня ничего не осталось.

– Отлично, – улыбнулся Адриан. – Так что, может, для начала просто поменяемся?

У Марти на лице появилось удрученное выражение. Для меня сие было не очень лестно, но и я, с другой стороны, не очень-то его хотела.

– Ради бога, – сказала я Адриану. Я хотела увидеть, как он сам наступит в собственную кучу. – А я, пожалуй, эту часть пережду. Если хотите – буду смотреть. – Я решила переиграть Адриана в его игре. Спокойствие. Отстраненность. И тому подобная дребедень.

Но тут Марти принялся защищать свою мужскую честь.

– Нет, я думаю, или обмен, или ничего, – пробормотал он.

– Я прошу прощения, – сказала я. – Не хочу портить вам удовольствие, но я просто не в настроении.

И собралась было добавить: «И потом, у меня, кажется, триппер…», но решила не ставить палки в колеса Адриану. Пусть получит, что хочет. Я готова стоять на своем. И выдержать напор.

– Может, нам тогда лучше принять решение о групповухе? – сказала Джуди.

Ух ты, она наверняка была в отряде девочек-скаутов!

– Я уже приняла решение, – сказала я, ужасно гордясь собой.

Я знала, чего хочу, и не собиралась отступать. Я говорила «нет», и мне это нравилось. Даже Адриан мной гордился. Я видела по его ухмылке. Закалял мой характер – вот что он делал. Он всегда хотел спасти меня от себя самой.