Алтарь эго - Кэти Летт Страница 76

– Тебе принести что-нибудь?

– Немного жизни, – сказала я с грустью.

Как только они удалились, я отправилась в общую ванную комнату, набрала воды и, подняв вверх сломанное запястье, улеглась в грязную ванну. Сквозь тонкие стены доносилась болтовня из соседней палаты: щебет на хинди и бенгальском, трескотня родственников, навещающих детей. «Леди и желе-мены», – послышался голос мальчика. «У меня попа икает», – сказала маленькая девочка. Другой мальчик рассказывал, что у него в ноге головная боль, а Дед Мороз ему не верит. Девочка спросила: «А та мертвая белка, которую мы видели на дороге, она отправится в рай или в ад?» Ее братик был уверен, что в ад, и добавил ни с того ни с сего: «А у дьявола есть жена. У всех они есть!»

Неожиданно для себя я почувствовала, как тянет меня к домашнему теплу и уюту. Я была в западне.

В палате, подключенной к системе центрального отопления трубами, напоминающими пуповину, было тепло, как в утробе. Трубы гудели и вибрировали, по ним во все концы здания переливалась вода, и это напомнило мне о том, что доктор назвал «содержимым матки», которое не так давно жило во мне. Я хотела было притвориться и сказать самой себе, что это всего лишь месяц без менструации, какое-то крохотное скопление клеток, просто голубая линия на тестовой бумажке. Но, слушая детскую болтовню, я начинала осознавать, что это не просто запинка на пути к самоудовлетворению. Я не могла отделаться от мысли, что в моей жизни больше не будет этой тонкой голубой линии, предвещающей появление ребенка. Анушка была права: во мне зарождалось маленькое чудо. Чудо, которого я не желала, подарок судьбы, который я грубо и бессердечно «вернула отправителю»!

На смену волнам тошноты, которые мучили меня во время беременности, пришли волны раскаяния. Логика боролась с эмоциями. Взгляни на вещи трезво, говорила я себе. Если бы женщины могли избавляться от беременности по собственному желанию, не было бы всех этих подпольных абортов. Я говорила себе, что потеря ребенка – только к лучшему. Но проблема была в том, что последние четыре недели гормоны давали о себе знать. Я тайком заглядывала в детские коляски. Я шепотом выдавала свои сокровенные мысли другим матерям, которые тоже сообщали мне, какими счастливыми они себя чувствовали.

Так что же было не так? Может, снотворное, что я принимала до того, как узнала, что беременна? Или занятия аэробикой и тяжелой атлетикой уже после того, как узнала? Или все дело в моих шутках. «Конечно, я не против детей, – говорила я всем, кто спрашивал об этом, – если кто-то будет их за меня рожать и вынашивать».

Важно было не то, что я сделала. Важно было то, чего я не сделала и что начинало меня серьезно беспокоить. Я никому не говорила, что хочу ребенка. Что я уже представляла себе его маленькое личико. Его маленькие сжатые кулачки. Ротик, трепещущий у моей груди. Тихое возбуждение, когда доктор ультразвуком определяет пол. Эйфория сразу после рождения. Наплыв доброжелательных друзей и родственников. Одевание его в комбинезончик – с сумочкой и ушками, и фотографии, которых он будет стесняться в свой двадцать первый день рождения. Я даже думала о мозаиках из макарон и соломки, которые он будет делать мне ко дню матери.

Я обманываю себя, что потеря ребенка – примерно то же самое, что дождь перед вечеринкой у бассейна, – зря побрила лобок, и только. Ну да, я, Бекки Стил, родилась с двойным генетическим отклонением. Я была не только такой же поверхностной и эгоистичной, как моя мать, но и такой же эмоционально недоделанной, как мой бедный отец. Неоперившаяся молодка, в свои тридцать три. Живое доказательство того, что молодой бываешь только однажды… но незрелой можно остаться навсегда.

Пульсирующая пустота затмевала боль после травмы. Эмоции сдавливали горло. Что я сотворила со своей жизнью? Воспользовавшись бензопилой или приняв ванну из кислоты, вряд ли можно было обезобразить себя еще больше. Я всегда считала себя жесткой, едкой, стойкой, здравомыслящей. Но только до того, как все потеряла. Даже не потеряла, а растеряла, выкинула. Здравый смысл? Не такой уж он и здравый. Я чувствовала отвращение к самой себе. Жирная черная ненависть к самой себе булькала где-то в глотке.

Нужно было выбираться из своей жизни! Во всем этом вакууме где же мое место? У меня появилось желание пуститься наутек, сбежать так же, как я сбежала с собственной свадьбы, от Джулиана, от карьеры, от материнства – от самой себя. Потому что это и была правда жизни. А я, как и моя мать, все время вертелась исключительно вокруг собственной оси… И планета моя была маленькой-маленькой.

Вода остывала. Я была парализована раскаянием. Угрызения совести охватили меня, словно давний любовник, в горле застряли всхлипы. Но катарсиса не было, я не ощущала ни легкости, ни освобождения, разве что болезненное отчаяние и ненависть к самой себе. Никогда раньше я не ощущала эти ядовитые, токсичные испарения стыда и позора.

Слезы мои наконец перешли в тональность поминального плача, я продолжала лежать в пустой ванне. Вот я и ипохондрик, и моя неизлечимая болезнь называется Жизнь. Пришло время вступать в клуб анонимных социальных прокаженных.

Я смочила салфетку в холодной воде и приложила к горячим векам, потом покинула ванную комнату и, прихрамывая, направилась к палате. Последние лучи солнца осветили мои рыжие волосы, и они вспыхнули погребальным костром, и костер этот был разожжен моими друзьями, моей семьей, моим будущим.

Чудовищная тьма сгущалась вокруг меня.

Я беспомощно упала на самую негостеприимную постель в мире – ту, что постелила себе сама.