Шкатулка с бабочкой - Санта Монтефиоре Страница 74

— Элен, это Рамон. Я в Лондоне.

Услышав его голос, в котором звучало эхо слишком многих воспоминаний, Элен ощутила слабость в животе. Она замерла, не зная, что сказать и желая разозлиться, но у нее не оставалось для этого времени.

— Элен? — В наступившей тишине снова прозвучал его голос.

— Что тебе нужно? — наконец холодно спросила она, пытаясь выиграть время, чтобы прийти в себя.

— Я хочу увидеть своих детей, — ответил Он.

— Этого не будет, — отрезала она, хватаясь за сигарету и вспоминая совет Артура делать глубокие вдохи, когда нервничает. Она не могла допустить, чтобы он снова вызвал депрессию у Федерики, которая только начала от нее избавляться.

— Элен, ты не можешь запретить мне увидеть моих детей, — повторил он. — Я получил письмо от Феде. Я ей нужен.

— Как дырка в голове, Рамон, — произнесла она с сарказмом, вставляя в рот сигарету и зажигая ее дрожащей рукой.

— Ты злишься.

— Разумеется, я злюсь, Рамон. Мы с тобой не виделись уже семь лет, — выпалила она, выпуская дым в микрофон трубки. — Черт возьми, Рамон! Что ты вообще о себе возомнил?

— Остынь, — сказал он и глубоко вздохнул. В его голосе появилось раздражение.

— Ради бога. Ты никуда не годный отец. Я удивлена, что Феде еще не забыла о твоем существовании. А ей чертовски необходимо было это сделать. Мой брат стал для нее лучшим отцом, чем ты когда-либо был. Ты не можешь заявиться сюда через семь лет и ожидать, что мы все бросимся в твои объятия. Ты снова оставил нас и решил не возвращаться. Если теперь ты сожалеешь о случившемся, то это твои проблемы.

— Ладно, кто такой Артур?

Она сделала глубокую затяжку.

— Мой жених.

— Именно этого Феде и боялась.

— Значит, ты прибыл из-за этого? Рыцарь Феде в сверкающих доспехах, вот так шутка.

— Я приезжаю, хочешь ты этого или нет, — сообщил он.

— Отлично, но я не позволю тебе увидеться с детьми.

— Если ты желаешь лишить своих детей отца, то это твое дело, но я приеду в любом случае, — сказал он и повесил трубку.

Рамон положил чемодан в багажник черного «Мерседеса» и дал указание водителю ехать в Польперро. Затем он уселся на заднем сиденье и погрузился в размышления. Как легко было позволить им уйти из его жизни. И как случилось, что прошедшие годы пролетели так быстро, что он совсем не заметил неумолимого течения времени? Он был слишком счастлив с Эстеллой и Рамонсито, чтобы вспоминать о тех, кого оставил за океаном. Элен и дети стали чем-то вроде камешков, попавших в обувь и причинявших неудобство. Он постоянно знал, что они есть, но ничего не делал, чтобы поддерживать с ними связь.

Эстелла любила его безоглядно, как ребенок, нежно, как мать, и, не предъявляя на него никаких собственнических прав, как друг. С ней у него не возникала постоянная потребность уезжать из дома. Наоборот, во время своих путешествий он считал дни, чтобы снова оказаться в ее теплых объятиях. Порой, когда он был далеко, наедине со своими мыслями, он ощущал запах роз и верил, что это пришла она, чтобы облегчить монотонное течение его одиноких странствий. В другие моменты, услышав шепот моря или веселое журчание ручья, он останавливался, чтобы вспомнить медовый голос Эстеллы и ее радостный смех. По мере того как изящные черты Эстеллы вытесняли в его памяти лица Элен, Федерики и Хэла, ему начинало казаться, что они вообще никогда не существовали. Как легко оказалось забыть…

Мариана писала Федерике и Хэлу часто, поскольку она их не забывала. Элен прислала ей их фотографии, которые Мариана увеличила, вставила в рамки и постоянно смотрела на них. Она боялась, что если не станет этого делать хотя бы раз в день, то, проснувшись однажды утром, может обнаружить, что не думает о них уже годами. В ее сознании внуки оставались теми же маленькими детьми, какими были в то последнее лето в Качагуа, несмотря на фотографии, где они были запечатлены уже ставшими взрослее. Другие ее внучата постоянно навещали их дом. Сейчас их было уже двадцать четыре, что делало все более трудной задачу помнить о тех двоих, которых она любила больше, чем остальных.

Мариана тогда ничего не сказала Игнасио о своем визите в дом Эстеллы на берегу. Она знала, что подобное известие заставит его уши побагроветь от ярости. Он бы не только разозлился, но и испытал бы глубокое разочарование. Она не была уверена, что его сердце сможет выдержать такое эмоциональное потрясение. Но она не смогла и забыть о своем новом внуке. Проводя в раздумьях долгие вечера, прогуливаясь вдоль берега и глядя на море, она не знала, что ей делать. Она была уверена, что Эстеллу начинает мучить одиночество, что Рамон проводит все больше и больше времени в путешествиях, оставив сына расти без отца, так же, как когда-то он поступил с Хэлом и Федерикой. Возвратившись в тот день в Качагуа, после визита к Эстелле, она была так зла на Рамона за его безответственное поведение, что отослала Гертруду домой, а сама начала яростно драить полы и натирать до блеска мебель в доме. В конце концов она, обессилев, свалилась на кровать и проснулась только на следующий день к ланчу, чем безмерно удивила не только Игнасио, не сумевшего ее разбудить, но и саму себя. Тревожные вечера, которые она проводила в гнетущих размышлениях, прогуливаясь по берегу океана, привели к тому, что она настолько похудела, что пришлось после возвращения в Сантьяго сменить весь гардероб. Игнасио полагал, что жена страдает из-за Элен и внучат, и делал все, чтобы ее утешить. Но она не могла найти себе покоя.

В итоге в конце января она снова приехала к дому Эстеллы, не зная, что собирается сказать, но убежденная в том, что найдет нужные слова. Эстелла, стоя на веранде, мгновенно заметила подавленное состояние Марианы и бросилась в слезы.

— Что-то с Рамоном? — импульсивно произнесла она, пошатываясь от волнения. В ее глазах застыло отчаяние. — С ним все в порядке?

Мариана была настолько тронута слезами Эстеллы, что обняла ее.

— У Рамона все в порядке, Эстелла. Я беспокоюсь за тебя и своего внука, — сказала она, разжимая объятия.

Эстелла уставилась на нее остекленевшими глазами.

— Простите, — пролепетала она. — Я сама не своя.

— Мне все известно, — ласково ответила ей Мариана.

— Тогда вам лучше зайти в дом.

Мариану уже не интересовал интерьер дома и не удивляли его размеры. Она узнала пишущую машинку Рамона на столе и первые страницы рукописи, аккуратно сложенные стопкой рядом. Рамон никогда не отличался аккуратностью, так же, как и Элен, но Эстелла содержала дом в том же порядке, что и дом Марианы, когда служила у нее. Эстелла пригласила ее в светлую просторную гостиную с полуопущенными венецианскими шторами, висевшими на французских дверях, чтобы сохранить прохладу. Мариана была восхищена вкусом Эстеллы. На полу лежали пестрые шерстяные ковры из Индии, а сама комната была уставлена большими цветочными горшками с геранью и розами. На книжных полках была размещена библиотека европейских писателей, философов и биографов. Мариана обратила внимание, что Рамон отобрал лучшие фотографии Эстеллы и их сына и, вставив их в серебряные рамки, развесил во всех возможных местах. Повсюду здесь она узнавала следы путешествий ее сына по всему миру — бразильская баланганда в серебре, способствующая изобилию, греческая икона святого Франциска, подаренная монахом на горе Атос, и копье, преподнесенное вождем племени, с которым он подружился в дебрях Африки. Мариана отметила, что вместе Рамон и Эстелла создали для себя теплый и уютный дом.