Алхимия желания - Дж. Теджпал Тарун Страница 71

Мы уезжали с теплой фляжкой чая, зажатой в руках Физз. Дели еще спал, и мы мчались по пустым дорогам, переезжали через мост Низамуддина и въезжали в Хапур и выезжали из него, прежде чем небо начинало светлеть. А затем следовал один город за другим, одна пробка за другой, один переезд за другим, через которые мы проносились и ехали к подножию гор. За несколько минут проскочив Катгодам, проложив путь через таинственный Халдвани, мы делали первый поворот на горной дороге, все отступало, и наши души начинали петь, как Джули Эндрюс на амфетаминах.

Мы чувствовали себя, словно Керуак и Кесседи, несясь по равнинам Ганга, пролетая вверх по горам на высоте 5438 футов, а затем возвращаясь назад по дороге в Дели. Как эти дети, занимающиеся скэйтбордом, которые поднимаются верх и опускаются вниз по наклонным стенам, не падая и не останавливаясь. В собственном ритме, подвластном только их логике и желанию.

Вскоре эта дорога стала для меня самой знакомой в жизни. Я знал, где находятся ее узкие изгибы, а где — роскошные, где ее кожа была покрыта ямами, где безупречна, где в темноте нас поджидала опасность, где все было без обмана.

Я изучил кодекс дороги. Стало ясно, как нестись сломя голову в пробке и вклиниваться в поток других машин. Как обходить слева, съезжая с дороги — однажды в Хапуре мы вообще ехали полкилометра мимо магазинов, пугая людей, детей и куриц, словно чудовище, которому мешала основная дорога. Как избежать путаницы с повозками с волами и тракторами — сельскими грузовиками, которым было нечего терять. Как никогда никому не уступать дорогу, потому что никто не уступит дорогу тебе. Как соревноваться с грузовиками, но никогда с автобусами — в противовес расхожему мнению: водитель самого ничтожного автобуса никогда не состязался с другими машинами. Как никогда не доводить спор на дороге до разбирательства с полицией: мы обратились к ней однажды возле Гаджраула, и спустя два часа выводящих из себя вопросов нам сказали, чтобы мы лучше оставили все как есть.

Мы нашли дхабы, где подается лучший чай, где паратас, где сэндвичи. В безумии этих месяцев я также подтвердил подозрение, которое мучило меня много лет: в большинстве дахаб работали идиоты. Не столько глупые, сколько рожденные слабоумными. Я думаю, родители в деревне, незнакомые с большими психиатрическими учреждениями городов, смотрели на дхабы как на терапевтический и профессиональный выход для своих отсталых детей. И хитрые владельцы учили мальчиков названиям пяти блюд, основам обслуживания и мытья тарелок и стаканов. Я бы не удивился, если бы узнал, что их только кормят и ничего не платят.

Система управления большинства дахаб, кажется, выглядела так: один умный владелец, один здравомыслящий повар, один официант с головой и отряд идиотов. Было одно место перед Морадабадом, Пунджабиан Ди Пасанд, где все владельцы баров были помешанными. Когда я зашел за стену, чтобы помочиться, я посмотрел через открытое окно в кухне и увидел: на высоте перекладин повар сидел напротив очага в сола топи цвета хаки, испачканном потом и грязью, и пел высоким голосом песню из индийского фильма. Он увидел меня и начал стучать горячим половником по своему чистому колпаку и кричать что-то в ритме песни.

За ним стоял молодой парень в порванных шортах и мыл посуду под бегущей из крана водой. Он начал смеяться, распускать слюни и стучать стальными тарелками. Сумасшедший дуэт погрузился в дикую какофонию звуков, они стучали стальными тарелками и половниками, счастливо улыбаясь и что-то напевая.

Внезапно снаружи раздался крик:

— Заткнитесь! Ваших матерей изнасиловали?

Эти двое замолчали, словно им прострелили головы. Я застегнул молнию на брюках и убежал. В этой дхабе не было даже разумного официанта, который бы мог забрать наш счет. После еды приходилось идти к стойке и обращаться прямо к дородному сардару, владельцу заведения.

— Давайте деньги, — говорил он. — Это не их вина. Они невинные. Это мир сошел с ума.

Я был убежден, что можно проехать по дхабам Индии и переписать армию безумных, чтобы вести войну против армии разумных. В шуме войны невозможно будет понять, кто на какой стороне сражается.

Физз и я никогда не были на такой дороге, как эта. Никто из нас в юности не был частью автомобильной или мотоциклетной культуры, мы никогда не предпринимали туристические вылазки — мчаться куда-то. чтобы увидеть храмы и памятники. Путешествие вывело нас на новый уровень в отношениях. Мы начали жить ради дороги. Мы купили набор фонарей, маленький топор для защиты, кассеты поп музыки, которую было хорошо слушать только по пути туда и обратно. В течение недели мы разговаривали о том, какие вещи нужно купить, что нужно взять с собой для путешествия, для дома. Мы приобрели удобные спортивные штаны и футболки, наши сумки с туалетными принадлежностями никогда не распаковывались. Мы начали выпадать из жизни наших друзей.

Мне нравилось водить. Открытая дорога, непрерывный ландшафт, мир, контролируемый только автомобилем. По субботам, до рассвета — желтые уличные фонари все еще горели — с нашей улицы выезжал джип, и я был счастлив. Физз была еще счастливей — помытая, начищенная, сверкающая, с фляжкой горячего чая в руках. Было одно незабываемое путешествие в последние дни марта, когда она держала руку на моем бедре всю дорогу, и по странной прихоти памяти это путешествие отчетливо врезалось в мое сознание. Я ехал, стараясь ничего не пропустить.

Придорожные рынки ранним утром с тугим чесноком и дынями насыщенного зеленого цвета. Большая картошка в откинутых повозках, которая сверкала, словно яблоки. Чистые поля, покрытые колосьями пшеницы, превращающимися из зеленых в золотые — часто зеленый ряд шел рядом с золотым: поздний ребенок, созревающий в свое время, пока его братья двигались вперед. История с сахарным тростником была даже более странной. Грузовики и тележки, груженные порезанными и связанными стеблями, перекрывали движение, прокладывая себе дорогу к мельницам; сладкие копья угрожали прохожим, опасно качаясь за пределами повозок. Множество высокого волосатого тростника еще стояло в полях в окаймлении моря карликовой пшеницы. Они зловонно пахли весь день, словно бомбы из древности, приготовившиеся взорваться. Дымовые трубы фаллической формы бесконечных печей обжигали кирпичи, чтобы отравить и испортить сельскую местность. Небо было немытого голубого цвета, в воздухе повисла пелена из пыли. Написанные большими буквами яркие объявления висели на всевозможных стенах — домов, дхаб, магазинов. Объявления, предлагающие колу, сигареты, биди, мыло, часто встречались откровенные предложения о разовом решении всех сексуальных проблем. «Позвоните доктору Докторололу, АБВГДЕ (Лондон), ЖЗИКЛМНО (Америка) и сделайте самую глухую ночь длинной, словно день!» И повсюду газоны, всегда заполненные белоконечными снарядами, которые душат растения и людей. Так же, как лужайки с травой, распространялись символы новой Индии — телефонные будки, международные и для местных звонков, — в каждой деревне и каждом магазине, целыми дюжинами. Провинциальная Индия, неистово звонила в мир. «Привет, доброе утро, с нами все в порядке, мы не умерли!»

Магазины покрышек, автомастерские и забегаловки; повсюду люди — сидят на корточках, ходят, едят, спят, испражняются, ездят, смотрят — повсюду люди, всю дорогу от нашего дома в Дели до лесной плантации в Рудрапуре, без запятой, без точки с запятой, без остановки. Загадочное и слишком многочисленное пробуждение Финнеганса человечества.