Никогда не называй это любовью - Дороти Иден Страница 71

– О, не надо так говорить, милая тетушка Бен. И моя вина здесь такая же, как и его. Ужасно!

– Тогда единственное, что я могу сказать: ему следует задуматься, стоит ли игра свеч, если так можно выразиться. Знаешь, детка, если ты смогла разобраться в своих чувствах, то, наверное, уже поняла, что только беззаветная любовь стоит дорого.

– А вы давно поняли это?

– Достаточно давно, дорогая. Ты ведешь себя довольно глупо, но очень мужественно. Ох, как бы я хотела иметь такую дочь! Которая не боится вести себя так, как подобает истинной женщине! Но, видишь ли, я не всегда смогу защитить тебя, дорогая. Я могу сделать тебя независимой лишь в денежном отношении, но не более того.

– Тетушка Бен, не говорите так.

Старая леди вновь погрузилась в свои мысли, прежде чем продолжила:

– Однако это будет весьма на руку и твоему супругу. Мне надо об этом как следует подумать. Наши законы нуждаются в тщательной корректировке. Не следует мужьям давать столько прав, чтоб властвовать над своими женами. Это причиняет вред женскому достоинству.

«Особенно когда твой муж опускается до шантажа», – подумала Кэтрин, но, разумеется, не высказала своих мыслей вслух. К слову сказать, хорошая жена никогда не дает повода, чтобы ее шантажировали. А у Вилли, к несчастью, есть законные основания для недовольства.

Внезапно она вспомнила о довольно легкомысленной шляпке, которую надела в день своей свадьбы, и свой страх, когда священник произнес: «С этого дня и впредь…»

– Ну как, подросла твоя бирючина? – скрипучим голосом осведомилась тетушка.

– Да, – ответила Кэтрин, не добавив при этом, что прохожие по-прежнему пытаются подсматривать, что происходит за оградой, а самые любопытные из зевак даже проделали в ней отверстия. Однако им мало что удавалось увидеть. Лишь старого Бенсона, подстригающего газон и играющих детей.

Нора с Кармен уже стали достаточно взрослыми и нежно любили младших сестер. Для них будет огромным потрясением, если мирная жизнь дома пойдет кувырком и им придется расстаться с младшими сестрами. Но этого нельзя допустить! Ведь у Вилли теперь есть Голуэй. Что же еще ему нужно? Кончина тетушки Бен и деньги, чтобы проигрывать их в карты?

– Мистер Парнелл очень доволен, что теперь его лошади находятся здесь. Иногда ему удается покататься верхом по долине. И это ему только на пользу после дикого напряжения, какое он перенес в связи с выборами. А людям нет нужды высматривать его через ограду, – добавила она, – он и не пытается скрываться.

– До чего же необычная ситуация! Так не может продолжаться вечно!

– Так будет продолжаться до тех пор, пока не пройдет билль о гомруле, – страстно проговорила Кэтрин. – После же… нас ожидает самый обыкновенный скандал. Думаю, Чарлз откажется от политики. И вообще пора ему заняться собой. А пока… правда, ждать осталось совсем недолго…

– Деточка, а ты уверена, что этот билль пройдет?

– Он должен пройти! – тихо, но решительно сказала Кэтрин. – Потому что больше никто из нас не сможет вынести, чтобы так продолжалось!

Возвратился из Ирландии Чарлз. Он был раздражен, еще больше похудел, лицо его совсем осунулось, стало озабоченным. Большую часть времени он проводил в новой комнате рядом с оранжереей, где усиленно работал над поправками к биллю о гомруле. Он неохотно вспоминал о событиях в Голуэе, а когда Кэтрин упоминала о Вилли, отвечал, что они должны быть благодарны Господу за то, что ее супруг находится так далеко от Элшема. Очевидно, что, добившись желаемого, Чарлз очень хотел расслабиться. К тому же его мысли были заняты более важными делами, нежели настроение Вилли. Ибо все говорило о том, что, возможно, билль о гомруле будет представлен во время нынешней парламентской сессии. Казалось, теперь ничто уже не стоит на его пути.

Кэтрин постоянно приходилось отправлять Гладстону письма с поправками, новыми параграфами и проектами. Жаль, что старик по-прежнему считал неразумным встречаться с ней, особенно теперь, когда вопрос о билле находится на такой важной стадии, однако письма он присылал неизменно. Похоже, долгий-долгий путь, проделанный Чарлзом, наконец-то подходит к концу.

Как-то апрельским утром в Уонерш-Лодж прибыл личный секретарь мистера Гладстона с письмом для Кэтрин и просьбой ответить телеграммой с одним лишь словом «да», если Чарлз собирается представить билль о гомруле этой ночью. Чарлз был весьма краток:

– Этот билль будет представлен в самую первую очередь!

Глаза его сверкали от еле сдерживаемого возбуждения.

– Кэт, посылай ему телеграмму! Ты готова?

– Если смогу оставить тетушку Бен. Ей очень плохо, – ответила Кэтрин и, поскольку рядом с ними стояла Джейн, держа его шляпу и пальто, лишь крепко сжала ему руку и шепотом пожелала удачи.

Чарлз ушел, и ей ничего не оставалось, как ждать.

Речь мистера Гладстона по поводу этого билля длилась три с половиной часа, что было, безусловно, tour de force [37]для человека столь почтенного возраста. Премьер-министр и ирландский лидер, слушающие его выступление с небывалым напряжением и одновременно бесстрастно, оба сейчас пребывали на грани воплощения в жизнь их честолюбивых замыслов.

Однако утомительные прения заняли шестнадцать дней, а второе чтение билля состоялось лишь в середине мая.

Тем временем обнаружил свои истинные намерения мистер Чемберлен. Всем стало очевидно, что он не намеревается поддерживать этот билль. Он угрожал внести смуту в ряды либералов. И это действительно произошло: когда в июне состоялось голосование по поводу злополучного билля, билль потерпел поражение.

Все усилия оказались тщетны.

Консерваторы, поддерживающие Чемберлена, повскакивали со своих мест с одобрительными возгласами. Гладстон, казалось, сжался на своем месте и словно усох. Ведь он был действительно очень стар, одинок, и этот провал явился для него сильнейшим ударом. Тщетно члены ирландской партии (не исключая и одного влиятельного отступника, коим был капитан О'Ши, так и отказавшийся голосовать, – разве Чемберлен не был его другом и наставником?) неистово аплодировали потерпевшему поражение премьеру. Будучи людьми совершенно несдержанными и открытыми, ирландцы – все как один – смотрели прямо в болезненно-желтое лицо Чемберлена и истошно орали: «Иуда! Предатель!» Однако к чему было это теперь?.. Все опять начиналось сначала, только кто теперь найдет в себе для этого силы? Старый премьер-министр, правительство которого теперь будет вынуждать его уйти в отставку? Ирландский лидер, который, похоже, истратил последние силы и сейчас сидел с опустошенным выражением лица и горящим взором, печально размышляя над крахом всех своих надежд и чаяний? Кто?

Однако мистер Парнелл продолжал изумлять всех. Еще во время первого чтения билля он сказал памятные всем слова: «Никто не имеет права устанавливать границы нации, продвигающейся вперед», а на следующий после поражения день (и после бессонной ночи, о чем знала только любящая его женщина) он резко поднялся со своего места и произнес одну из самых зажигательных своих речей: