Боковая ветвь - Ирина Степановская Страница 70

— Не все же такие умненькие, как ты, моя радость!

— Жаль только, что мужчины предпочитают наивных глубоких дур! Их ведь так легко, весело и безопасно любить!

С ужасом он заметил, что она опять села на своего конька и уже не может остановиться. Какой-то сбой произошел в механизме, и она не могла уже дать обратного хода.

— Наташа, ты опять устраиваешь скандал? — Он попытался ее обнять. Но ее несло:

— Отстань, я не хочу тебя! Знаю, позавчера, когда я задержалась в институте, ты опять был здесь с какой-то бабой! — Она резко вырвалась из его объятий и босыми ногами прошлепала в кухню. Он почувствовал запах сигаретного дыма. Вот еще новости, она стала курить!

— Наташа, у меня уже давно никого не было! А уж позавчера так и подавно!

— Как противно!

— Честное слово, не было! Простудишься ведь, надень тапки!

— И не подумаю!

— Глупышка! Перестань ревновать!

— Не ревновать, не злиться, не замечать, не орать? Очень удобно иметь такую жену! И я снова к вашим услугам!

— Наташа, я не понимаю, чего ты вдруг? Будь справедливой, ведь я сейчас почти все время с тобой…

— Ах, извини, что мне пришлось тебя затруднить своим присутствием! Не дать тебе соблазнить падчерицу!

— Опомнись, Наташа! Что ты такое говоришь! Катя для меня просто дочка! Вспомни, ведь ты простила меня! Ты сама это писала на бумажках сто раз!

— Мне наплевать на все!

— Уймись, успокойся! Я люблю тебя, только тебя, люблю одну тебя!

Она опять скрючилась на кровати, свернулась в комок, будто от боли. Он укрыл ее одеялом, словно ребенка, и лег рядом.

«Господи, что нас ждет? Неужели дальше будет все хуже?» — думал он, насильно обнимая ее, пока она не затихла. Он решил, что она заснула, и лежал неподвижно, но она не спала.

«Боже мой, — думала и она, — я все рушу! Сама. Зачем я сейчас кричала? Потому что кричать легче, чем молчать. Где же ты, мой барьер, моя планка? Как они теперь высоко! Не достать! И как страшно падать! Теперь он жалеет меня, а раньше — уважал. Папа стал стар, не выезжает с дачи, никуда не ходит. Мама возится по дому. Дочь со своим парнем. Все они отходят от меня с каждым днем дальше и дальше. Работа — единственная отдушина. Женя не в счет. Больше нет никого. Только тень моей юности. Темное пятно, тревожащее меня до сих пор. Человек, обошедшийся со мной, в сущности, очень несправедливо. За что меня кто-то наказывает? Не так уж много было мужчин в моей жизни. К сожалению, верного человека не было ни одного».

Тут она заснула, и во сне ей представился яркий картонный круг, а на нем она увидела себя в виде маленькой деревянной куклы в розовом бальном платье. Кукла стояла в центре маленькой карусели, а вокруг, словно в строю, застыли три высокие фигуры в темных плащах. Лиц их было не видно под капюшонами, и как она ни старалась сойти со своего места, подойти к ним, ноги не слушались ее. Фигурки охраняли ее, будто пленницу. Карусель начала кружиться, быстрее, быстрее, плащи развевались, капюшоны слетели, все лица слились в один светлый круг, ничего нельзя было разобрать. Розовый подол ее платья поднялся, оборки защекотали ей лицо, мешали дышать, шелк запылал жаром, огнем… Потом розовый шелк превратился в тяжелый плащ, она почувствовала, что и ее лицо тоже утратило черты и стало бесформенной маской. Страшная огнедышащая боль засвербила в груди. Ей не хватало воздуха. Она стала метаться, стонать, руками отрывать темную ткань от лица. И внезапно очнулась. Подышала ровно, пока не успокоилось сердце. Сказала себе:

— Ну уж хватит, что за дурацкие сны!

Она встала, посмотрела в окно, заглянула в кухню. Солнечное утро играло бликами на светло-бежевом кафеле. Тостер поплевывал ароматным хлебом. Приятно пах кофе. Муж курил первую сигарету и смотрел в окно. Ее он не заметил, и Наташа проскользнула в ванную. Там она открутила краны и долго-долго смотрела на себя в зеркало.

— Знаешь, Славик, — сказала она, когда вышла оттуда. — Я забыла тебе сказать. Я уезжаю сегодня в Санкт-Петербург на конференцию.

Он хотел было закричать изо всех возможных сил: «Наташа, не надо ездить туда!», но ощутил, что рот его словно залеплен сургучом. Он замычал и проснулся. Некоторое время не мог прийти в себя, пока не понял, что он лежит на Наташиной кровати в питерской гостинице, а самой Наташи уже больше нет.

Он еще полежал немного, совершенно пустой, без всяких мыслей, а потом, будто внезапно повернулась картинка времени вспять, отчетливо вспомнил, что в тот день, когда Наташа уехала, у него было две операции, и он прекрасно помнил какие, а когда вернулся домой, то увидел на примятой постели неясные контуры ее тела да разный хлам: пустой флакон из-под духов «Нина Риччи», несколько исчерканных листков, серебряный медальон в форме тюльпана да в файловой папке доклад. Он взял медальончик в руки. Это был тот самый, что она носила на серебряной цепочке в Лаосе. Что-то его на ней он с тех пор никогда не видел.

Потом он прошел в кухню. Подумал, что очень устал от нее! Пусть она делает все, что хочет! Пусть едет куда хочет! Только даст ему отдохнуть! Не видеть ее несколько дней, расслабиться. Ему надоело решать чужие проблемы. Он позвонил и попросил их очередную новую медсестру Марину прийти к нему и помочь прибраться в квартире. Он достал два бокала, бутылку вина, сделал несколько бутербродов. Потом он согрел себе чаю, включил телевизор. Марина приехала через час, а еще через полчаса, когда он был в ванной, позвонила Наташа.

За окном гостиницы со вчерашнего вечера все так же моросил дождь. Серов оделся и пошел звонить в Москву Кате.

— Срочно выезжай вместе с бабушкой и дедушкой. Мама умерла. Я встречу вас на вокзале, — сказал он ей и на всякий случай дал адрес больницы.