Замуж за 30 дней - Лючия фон Беренготт Страница 7

Но, в реальной жизни я была обыкновенной, двадцатитрехлетней ханжой, которая изо всех сил делает вид, что никаких мужчин ей не нужно, что все это глупости и блажь, а занятия сексом до свадьбы и «хождение по рукам» — фактически синонимы.

В принципе, решила я, если строго-настрого запретить себе вспоминать о сегодняшнем дне, вполне реально стереть его из памяти — помнится, на лекции по психологии нам рассказывали, что человеческие мозги устроены так, что с удовольствием избавляются от травмирующих впечатлений и воспоминаний.

Надо сделать все, чтобы забыть о этом засранце, и точка. С треском я захлопнула книгу и пошла на кухню пить чай.

Тетя уже пришла с работы — она подрабатывала бухгалтером при булочной-кофейне на углу — и хлопотала на кухне, доваривая щи с кислой капустой. Те самые щи в огромной кастрюле, которые обычно стоят в холодильнике неделю и заканчивают свои дни в унитазе, потому что их никак не могут доесть. Зато запах в квартире еще два дня стоит такой, что прям с порога с ног сшибает. Дверь открыть стыдно, если кто зайдет.

Хотя квартира у тети была очень даже ничего — типичная московская «сталинка». Трешка. Район шикарный, почти элитный — близко к центру, к университету, да и мне на работу всего двадцать минут, без пересадок.

Нам с Кирой дико повезло, что у мамы с сестрой хорошие отношения, и тетя Лена приютила нас за так — как если бы мы были ее родными детьми. А может, сказалось одиночество — своих-то у нее никогда и не было.

Во время учебы деньги за постой тетя с меня брать категорически отказывалась, да еще и кормила самыми лучшими продуктами, какие только могла себе позволить. Но как только закончились мои студенческие деньки, я сразу же подключилась к оплате всех расходов — покупала продукты, оплачивала потихоньку счета. Купила вон недавно новый холодильник в рассрочку — старый шумел так, что тарелки в сушилке подпрыгивали, когда он включался.

Поморщившись от сильнейшего капустного запаха, я обошла тетю, чмокнула ее в распаренную, красную щеку и принялась доставать из верхнего шкафа чайные принадлежности.

— Будешь? — спросила у Киры, которая продолжала смотреть на меня собачьими глазами — считала, что это ее вина — ведь это она, вроде как, подбила меня на приключение, закончившееся утерянными туфлями и без пяти минут сексом с незнакомцем в машине.

На самом деле, я была крайне удивлена ее реакцией на мое признание, как дело обстояло.

Да, я рассказала ей, проглотив свою гордость, о том, что не только проиграла наш спор, но и с размаху села в огромную, липкую лужу дерьма. Потому что варианта было всего два — либо оговорить в общем-то ни в чем не повинного человека, выставив его полным мудаком, либо сказать правду — что я выдавала себя за шлюху, а Пол лапал и целовал меня в машине, ощущая, что в полном праве со мной такое вытворять. Тем более, что я вполне отвечала ему взаимностью…

Рассказав правду, я сразу же почувствовала себя лучше — будто частично сняла накопившееся напряжение. Но это было еще не самое удивительное. Вместо того, чтобы обсмеять, Кира глянулана меня странным, немного отстраненным взглядом, покачала головой и спросила.

— Ты серьезно думала, что я буду над тобой насмехаться? И поэтому полезла к нему в машину?

Я неловко пожала плечами.

— Ты всегда надо мной смеешься… И вообще, над всеми.

— А твое распухшее эго не выдержало бы насмешек, да? — Кира все еще очень странно на меня смотрела. — Тебе ведь так необходимо все время доказывать, что ты лучшая, да?

— Что ты, Кирусь… У меня и в мыслях не было…

Глаза сестры вдруг стали мокрыми от слез, и я испугалась.

— Кир, не плачь, ну чего ты…

— Дура ты, Вера… — она вдруг кинулась мне на шею, обняла и сжала так, что я почти задохнулась. — Знаешь, как я испугалась… Думала, тебя изнасиловали. А все из-за меня…

— Кир, ты прости меня… — я тоже начала плакать. — Я просто не хотела, чтобы ты думала, что я — лохушка какая-нибудь. Надо было послать его к черту и сразу все тебе рассказать.

– Да какая ж ты лохушка, идиота кусок… Я всем в городе рассказываю, какая у меня сестра крутая…

Наревевшись вдосталь, мы стали думать, что делать дальше. И решили, что самым правильным решением будет зализать раны, и забыть всю эту историю, к чертям собачьим. И про пари забыть, и про Пола, и про мои любимые туфли.

Вот только это легче будет сказать, чем сделать, думала я, отвлеченно трогая засос, который америкашка оставил на моей шее.

— Все… — выдохнула тетя Лена и измождено плюхнулась на стул напротив, рядом с Кирой. — Готов щец. До утра настоится, и можно кушать.

Кира хмыкнула, открывая книжку и устанавливая перед собой, опирая на свернутый пакет хлеба.

— Ага. Прям с завтрака и начнем.

Тетя отвесила ей легкий подзатыльник.

— Будешь хамить, заставлю жрать три раза в день. Неча деньги на всякие покупные обеды тратить — тебе еще пять лет на стипендию шиковать.

Налив себе заварки, тетя подлила кипятка из надраенного до зеркального отражения чайника и принялась прихлебывать из широкой чашки, периодически помешивая содержимое ложкой.

— Верчик, мусор бы выкинула… У меня от супа набралось хрени всякой. Завоняется до утра.

— Угу…

Допивая на ходу, я поставила чашку в раковину, запахнула и завязала халат, вытащила из-под раковины ведро с вставленным в него пакетом с мусором. Завязала и пошла к выходу. По дороге вспомнила, что недавно мыла голову, и накинула капюшон от халата.

Раздался звонок в дверь.

— Ой, это ж Марковна, — всполошилась тетя Лена. — Открой, я ей обещала книжку дать по вязанию, по узорам… Ну, ту, помнишь…

Не договорив, она протиснулась мимо меня и исчезла в гостиной. (22749)

Пожав плечами, я вдела босые ноги в тетины истоптанные тапки и пошла открывать, держа в руке пакет с мусором. Не возвращать же его на кухню…

В дверь снова позвонили.

— Да иду, иду… — пробурчала я, отпирая замок.

Подняла глаза и отступила на шаг назад.

— О нет…

Заслоняя своим высоким силуэтом свет от тусклой, забранной в решетку лампочки, посреди лестничной площадки стоял он.

Человек, которого я только что пообещала себе и Кире забыть раз и навсегда.

И, судя по тому, как грозно он нависал надо мной, опираясь о дверной косяк, и как, кривя лицо, прищуривался, человек этот был весьма и весьма зол.