Дороги хаджа - Самид Агаев Страница 7

Выслушав доклад дьяка, посадник обратился к узнику со словами:

– Ну что скажешь в свое оправдание.

– Объясни боярин, в чем моя вина, и я тогда найду что сказать.

– Вина твоя, смерд, в том, что ты не явился по моему приказу.

– Человек не может быть виновен в том, что не явился на беседу к другому человеку, – спокойно ответил Егорка.

– Всякий другой человек не может. Но непослушание смерда – сиречь тяжкое преступление. Что ты на это скажешь, умник?

Посадник говорил спокойно, но дьяк, хорошо знавший своего хозяина, уже замечал косвенные признаки надвигающейся ярости. Умник сказал следующее:

– Когда мою сестру похитили печенеги, мои отец и мать пришли к тебе и бросились в ноги, моля о помощи. Но ты сказал им, чтобы лучше бы они следили за своей шалавой дочкой. С тех пор я не считаю себя твоим смердом.

– Это как же так? – процедил, едва сдерживаясь, посадник.

– Потому что если смерд принадлежит господину, то господин должен защищать его. Потому что право собственности накладывает обязательства.

Посадник вскочил с лавки, опрокинув старосту, сидевшего на другом конце.

– Мать твою! – взорвался он. – Я тебе покажу обязательства, да я тебе язык вырву за такие слова, пес шелудивый. В колодки его, батогами бить, розгами сечь.

Несколько минут он кричал, затем подскочил и, размахнувшись, ударил связанного Егорку по лицу. Дьяк сделал знак стражникам, и те, подхватив пленника, поволокли бедолагу вон.

– А язык? – напомнил, уточняя, дьяк, брызгая чернилами, чертя слова на бумаге.

– Что язык? – тяжело дыша, спросил посадник.

– Язык отрезать?

– Стоп, – вдруг сказал посадник, точно опомнившись, – верни его.

Дьяк бросился в коридор, по которому волокли Егорку, и того привели обратно.

– Егорка, – спросил посадник, – ведь ты не хочешь сгнить в яме заживо.

Охотник, удивленный переменой тона, взглянул на посадника, который был возбужден, но старался держать себя в руках. В его голосе даже послышалось некоторое участие.

– Не хочу, – согласился Егорка.

– Так отдай деньги, и иди с миром. Даю слово, отпущу тебя. И дом, что ты построил, верну.

– О каких деньгах ты толкуешь, боярин? – лицо узника было непроницаемо, но посаднику оно показалось насмешливым.

– О тех деньгах, что у тебя есть, с которыми ты вернулся из Персии. Уж не знаю, чем ты там занимался – торговал ли, грабил ли, убивал ли, но по всему видать казну ты привез хорошую. Дом поставил, не дом, а хоромы, княжеские палаты, оброк за десять лет оплатил. С барином своим знаться не пожелал. Сознайся, кого ты убил и ограбил.

– Никого я не убивал. Меня в Ширване обманом в рабство продали…

– А ты думал как? – перебил его воевода. – Смерд, он везде смерд. Куда бы ты ни подался, везде рабом будешь. А как же, так мир устроен. Так что же ты хочешь сказать, что в рабстве ты столько денег скопил?

– Ты, боярин, что хочешь, думай, а я ничего другого не скажу.

– Ну что же, – свирепея и повышая голос, сказал посадник, – уведите. Да всыпьте ему батогов, а завтра ко мне. И так будет каждый день. Или ты мне отдашь деньги или душа из тебя вон.

Когда Егорку вывели из комнаты, посадник приказал:

– В яму не сажайте его. Не ровен час, сбежит.

– Из ямы то? – удивился дьяк.

– Вот именно что из ямы. Вишь глазами-то зыркал, байстрюк. И здоровый черт. В Персии в рабстве был и сбежал. И отсюда сбежит. Ход пророет, с него станется.

Дьяк не стал упорствовать, а только спросил:

– Куда батюшка прикажешь его закрыть?

– Запри его во флигеле, – распорядился посадник, – к двери приставь двух человек. Пусть будет под рукой у меня.

Дьяк поклонился.

Заключение во флигель Егорка счел везением. Несмотря что приволокли его туда избитого батогами, он быстро пришел в себя, постанывая, поднялся и стал исследовать свое узилище. На это ушло несколько минут. Четыре бревенчатые стены. Под самой крышей было вентиляционное отверстие с размером в кулак, откуда проникал свежий воздух и солнечный свет.

Во всем была виновата Лада. Это она захотела выстроить в деревне такой же точно дом, как в Нахичеване. Егорка был против, советовал не лезть на рожон. Пожить, осмотреться, пока не утихнут пересуды, связанные с их возвращением. Но Лада поступила по-своему. Деньги у нее, как известно читателю, были. А отказывать она себе ни в чем не хотела. Собственно, свой расчет у Лады имелся. Отличный от Егоркиного, который был уже счастлив тем, что вернулся домой. Семья в сборе, любимое занятие – охота и достаток. Больше ему ничего и не надо было. А пожелай он жениться, любая, самая ладная и красивая девица согласилась бы придти к ним в дом. Лада же страстно желала иметь мужа и детей. И ее тоже можно было понять. Время, проведенное в неволе, подействовало на них совершенно по-разному. Егорка, ходивший в цепях, спавший на голой земле, делавший самую черную и тяжелую работу, испытавший более физические, нежели нравственные страдания, тем не менее, получив свободу и богатство – остался равнодушен к роскоши и излишествам. Лада же, с первых дней неволи, попавшая в царский дворец, несмотря на ее положение невольницы, не знавшая ни в чем недостатка, ни в еде, ни в питье, проводившая время в увеселении, когда они пели и танцевали, ублажая атабека – теперь не могла без всего этого обходиться. Она выстроила дом, который опалил завистью всех соседей. Семья Егорки принадлежала к сословию смердов – свободных крестьян. Но свобода их была понятием относительным. Они обязаны были вносить боярину подать, которая всегда была столь велика для них, что жили они бедно. Многие из смердов, чтобы свести концы с концами брали у боярина землю в пользование, что увеличивало размеры дани. Один неурожайный год, и смерд попадал в долговую кабалу. С Егоркой и его семьей этого не случилось, благодаря охоте. Дичь всегда спасала их от голода. И поэтому брать в пользование земельный надел не было необходимости. Когда Егорка вернулся из Азербайджана, то всеми своими действиями вызвал раздражение окружающих. К тому же он стал вносить подать за год вперед, что не могло не привлечь внимания воеводы, а затем и возбудить его алчность. Когда же Лада, не слушая никого, затеяла строительство большего дома в их нищей деревне, то их возненавидели даже те, кто находился до этого с ними в добрососедских отношениях. Всем было ясно, что дело нечисто. Тиун вызвал Егорку для разговора, а дальнейшее читателю уже известно.

Егорку отвели на допрос, на следующий день. Спрашивали, где прячет деньги. Били, подвесив за руки к крюку, вделанному в потолок. В конце допроса, когда дьяк, допрашивавший его и двое подручных, избивавших плетьми Егорку, валились с ног от усталости, в комнату вошел посадник. Узнав, что Егорка все еще молчит, сказал: