Ревность - Селия Фремлин Страница 7

— Все это очень хорошо, — с возмущением начала было Розамунда, пытаясь вступиться за Эйлин, да и за всех замужних женщин разом, но осеклась: какой смысл спорить с человеком неопытным, совершенно не разбирающимся в практической стороне дела, а с другой стороны, так ловко жонглирующим словами вроде «вина», «подсознательная враждебность»? Таким психологическим жаргоном можно кому угодно рот заткнуть.

Линди между тем предалась воспоминаниям:

— Иногда Эйлин пробовала следовать моим советам. Бывало, всю дорогу домой бегом бежит, чтобы выгадать минутку до прихода Бэйзила. Прилетит вся в мыле, наденет нарядное платье и, едва переведя дух, делает вид, будто вовсе не устала. Не устала! Это было бы смешно, если б не было так грустно. Подобные попытки «не уставать» едва ее не прикончили. Неудивительно, что бедняга Бэйзил не выдержал. Пару раз я пыталась показать Эйлин, как это делается, — как устроить уставшему мужчине славный, неспешный ужин. Она только надувалась. Не любит, когда ей указывают на ошибки.

На Розамунду вновь нахлынула вся давешняя неприязнь к Линди. Она опустила стакан, не в силах сделать ни глотка темного, зловещего напитка. Перед глазами с мрачной отчетливостью рисовались веселенькие вечеринки, которыми Линди, должно быть, приводила сестру в смущение. Свечи, смех, непринужденная атмосфера… И в центре всего этого — Линди, безмятежная и торжествующая, отлично понимающая, что Бэйзил, бестолковый, как все мужчины, ни за что не догадается, скольких усилий на самом деле требуют подобные ужины, что одинокая Линди свободно распоряжается тем самым временем, которое Эйлин приходится тратить на уборку дома и на стирку мужниных сорочек. Эйлин, разумеется, не могла и не хотела открывать мужу глаза. Преданность, робость, гордость — все это помешало бы ей сделать попытку объясниться, оправдаться. Но если бы, паче чаяния, она и попробовала, то все равно победительницей вышла бы Линди, к тому же с еще большим триумфом. Поскольку нет ничего отвратительней жены, которая занудно талдычит, что если бы не одно, да если бы не другое, она бы тоже могла быть милой и приветливой. Чем бы ни оказались эти «одно» и «другое», они жестко бьют по чувству собственного достоинства мужа. Незамужняя и неопытная, Линди, однако, все понимала и умело использовала — как артист, работающий во враждебно настроенной аудитории, которую ему удалось расположить к себе.

Тихое, но грозное рычание в нескольких сантиметрах от нее заставило Розамунду подпрыгнуть от неожиданности. Словно некий дух мщения подслушал ее недобрые мысли и готовился нанести удар. Это ощущение осталось, даже когда вернулась способность соображать и Розамунда поняла, что ее обидчик — всего-навсего очень маленький, очень недоверчивый японский хин. Кто знает, какая древняя, забытая мудрость скрывается за непроницаемым взглядом этих круглых, выпуклых глаз? Неужели собачонка поняла — почувствовала — унюхала, что перед ней враг ее хозяйки?

Розамунда поспешно улыбнулась и протянула руку.

— Хороший песик! — как последняя подлиза, проговорила она и попробовала погладить агрессивно напрягшееся тельце.

Однако неискренняя и неумелая лесть ни к чему не привела. Собака отступила на несколько шажков и залилась пронзительным лаем, противную плоскую морду перекосила почти человеческая ярость.

— Фудзи-горка! Глупая собака, тихо! — любящим голосом сделала замечание Линди, без всякого, впрочем, эффекта. — Просто он тебя еще не знает, — беззаботно пояснила она, стараясь перекричать шум. — На самом деле он прекрасный сторож, даром что крошка. Хины — они такие.

Розамунде показалось, что последние слова — простая в общем-то характеристика — были произнесены с непонятным самодовольством, как будто Линди лично руководила тысячелетней напряженной работой, результатом которой явился Фудзи-горка с его праведным гневом. Пустяковый вроде бы повод, а Розамунду захлестнуло совершенно ненормальное раздражение.

— По мне, так кошки гораздо лучше! — резко бросила она и сама ужаснулась неприкрытой грубости собственного тона.

Но Линди только невозмутимо улыбнулась:

— Ну разумеется. Я как тебя увидела, так сразу и догадалась, что ты любишь кошек.

Это было сказано не всерьез, но Розамунда почувствовала укол, острый и умышленный, хоть и ловко скрытый. Однако, прежде чем она нашлась что ответить, даже прежде чем решила, стоит ли вообще отвечать, их снова прервали. На этот раз — мистер Доусон, сосед Линди с другой стороны сада. Он стоял с секатором в руках среди кустов крупных кремовых роз и восхищенно улыбался. Восхищение, по всей видимости, было вызвано всем сразу: тявкающей собачонкой, гладкими загорелыми ногами Линди в хорошеньких полосатых шортах, высокими запотевшими стаканами на подносе. Все удовольствия летнего загородного утра явились его дружелюбному взору, и Доусон захотел присоединиться, стать частью этого великолепия.

— Здравствуйте! — крикнул он через забор. — Чудесное утро, правда? Какая у вас замечательная собачка.

— А по-моему, жуткая, скандальная псина. — Линди со смехом повернулась к новому человеку, не сомневаясь, что ей возразят. — Надеюсь, он вам не мешает?

— Нет, нет, что вы. Нисколечко. — Доусон подался ближе. — Я собак люблю. У нас раньше тоже была собака. Долго была. Ей почти шестнадцать стукнуло, когда бедолага померла. Жена тогда решила, что ни к чему нам снова заводить щенка. Все равно дети уже выросли, разъехались. Ну вы понимаете…

— Как жалко! — воскликнула Линди с участием. Гораздо более сильным, как показалось Розамунде, чем того требовал случай. Не ясно было, чему именно сочувствует Линди — смерти старой собаки, или несчастью иметь жену, которая не хочет другого щенка, или тому, что выросли и покинули дом твои дети. — Пожалуйста, заходите. Присоединяйтесь к нам, — гостеприимно пригласила она. — У нас тут кофе глясе. Уверена, это то, что нужно, после того как хорошенько потрудишься в саду.

Приглашение привело мистера Доусона в восторг. Он забросил секатор и быстренько, хотя и неуклюже перебрался через забор, разделяющий два участка. В мгновение ока — по крайней мере, так показалось Розамунде — Линди умудрилась мило поприветствовать нового гостя, предложить ему неизвестно откуда взявшийся удобный стул — она вроде никуда не отходила? — и поставить перед ними еще три сверкающих стакана с кофе глясе, увенчанных шапками свежевзбитых сливок. Запасливая девица, с невольным уважением подумала Розамунда. Шутка ли — вот так запросто выдавать на-гора тонны взбитых сливок для каждого, кому вздумается в понедельник, да с утречка пораньше, заскочить к тебе в гости!

Мистер Доусон таял от счастья, его бронзовая от загара лысина и доброе лицо светились радостью и довольством. Солнце поднималось все выше. Откинувшись на спинку стула, Доусон потягивал кофе, а Линди, не спуская с гостя широко распахнутых, заинтересованных и сочувствующих глаз, виртуозно вытягивала из него историю его жизни. При этом она ловко задерживала рассказчика на событиях, в которых он проявил себя мало-мальски достойно, и пропускала все прочие. И снова Розамунда против воли пришла в восхищение. Она-то всегда тешила себя мыслью, что отлично умеет слушать людей. Но как это делает Линди! Пришлось себе признаться, что здесь новая соседка далеко ее переплюнула. За десять лет, что они живут бок о бок с Доусонами, постоянно встречаются и болтают, она не узнала и десятой доли того, что Линди выведала меньше чем за час. Розамунда понятия не имела, что сосед, после того как родились два сына, очень хотел дочку; что мальчишкой он мечтал стать фермером, или садовником, или кем-нибудь в этом роде, но поддался на уговоры родителей, у которых была навязчивая идея насчет безопасности, и пошел в страховщики. По сей день клянет собственное малодушие.