Невероятный медовый месяц - Барбара Картленд Страница 7

Однако был предмет, на изучении которого графиня неизменно настаивала: обе ее дочери должны были бегло изъясняться по-французски.

— Каждая хорошо воспитанная леди обязана говорить по-французски, — высокомерно заявляла графиня, — и теперь, когда люди все больше и больше ездят за границу, а сюда приезжает все больше иностранцев, просто необходимо, чтобы вы обе разговаривали с парижским акцентом.

Тот факт, что графиня с супругом оказались в числе приглашенных на прием в честь Луи Наполеона и императрицы Евгении, прибывших в Англию в 1857 году, еще больше утвердил ее в мнении о том, что обе ее дочери должны в совершенстве овладеть французским языком, несмотря на серьезные пробелы в других областях знаний.

Антония находила французский язык изящным и легким для обучения, к тому же ей нравилась старенькая учительница — «мадемуазель», как велела она себя называть, — которая дважды в неделю приезжала из Сент-Альбана, чтобы давать ей и Фелисии уроки.

— Я не могу запомнить все эти занудные глаголы, — порой плакала в отчаянии Фелисия.

Но Антония не только справилась с глаголами, но уже вскоре свободно болтала с «мадемуазель», интересуясь множеством вещей, которые ей хотелось узнать о Франции, и особенно о Париже.

В отличие от других гувернанток, которые со всем вниманием относились к Фелисии, полностью игнорируя Антонию, «мадемуазель» посвятила себя младшей дочери графа.

Поскольку Антония обладала врожденным музыкальным слухом, старая француженка с большим удовольствием занималась ее обучением, позволяя Фелисии сидеть молча, погруженной в свои мысли, которые, определенно, ничего общего с уроками французского не имели.

— По крайней мере, есть две вещи, о которых я знаю довольно много, — однажды сказала себе Антония. — Первая — это лошади, в которых я разбираюсь благодаря Иву, и вторая — французский язык, за который я должна сказать спасибо «мадемуазель».

Мистер Лоури подыскал в библиотеке в Донкастер-парке ряд книг, способных питать и развивать два этих предмета, столь захвативших Антонию. Поскольку граф и графиня крайне мало разговаривали со своей младшей дочерью, они бы очень удивились, узнай, какими знаниями она обладает, как много и разносторонне начитана.

Так быстро, как только это было возможно, граф отказался от услуг гувернанток, сэкономив тем самым на их мизерном жалованье и содержании. А поскольку семейство находилось в стесненном финансовом положении, глава семьи счел, что Фелисия, которой как раз исполнилось восемнадцать, больше не нуждается в образовании — ей пора выезжать в свет.

Ни отца, ни мать нимало не беспокоило то, что Антония на год моложе сестры.

К тому времени графиня уже категорически заявила, что она не представит в обществе сразу двух своих дочерей. Это было сказано таким тоном, что у Антонии не осталось никаких сомнений относительно того, что ее мать, если и постарается выдать замуж младшую дочь — и такое когда-либо произойдет, — то за человека, совершенно незначительного.

Когда Антония попристальнее разглядела себя в зеркале, она перестала удивляться родительскому нежеланию выводить ее в свет.

В отличие от Фелисии, она была темноволосой — или почти таковой. Но, к сожалению, ее волосы вовсе не были «черными как смоль», как любят выражаться романисты, а имели несколько неопределенный цвет, слишком светлый, чтобы подчеркнуть белизну кожи лица, столь модную среди молодых дам; и, как казалось Антонии, положения не спасали даже прекрасные серо-зеленые огромные глаза, опушенные густыми, длинными и действительно черными ресницами, которые придавали ее взгляду таинственную глубину.

— Они какого-то непонятного цвета, — с грустью говорила Антония, накручивая на палец длинную густую прядь своих волос. — Лучше бы уж они были рыжими, а глаза — ярко-зелеными… Тогда, быть может, кто-нибудь и обратил бы на меня внимание…

К тому же трудно было выглядеть привлекательной в тех платьях, которые она носила. Это всегда были наряды, от которых отказалась Фелисия, и Антонии совсем не шли цвета, подходящие для блондинок с кожей светлой и прозрачной, словно дрезденский фарфор.

Но в этом отношении Антония была не слишком искушенной, не придавая особого значения таким незначительным мелочам, поэтому она и не переживала, и не сокрушалась из-за отсутствия модных нарядов.

Единственное, что ее заботило и казалось существенным в одежде, — так это то, насколько она удобна для верховой прогулки.

Хотя ей не позволялось, как Фелисии, одеваться у лондонского портного, местный мастер в Сент-Олбани изо всех сил старался выполнить все просьбы Антонии, потому что любил всегда вежливую и милую девушку, которая с подлинным интересом спрашивала его о детях и справлялась о здоровье супруги, а однажды даже подарила ему горшочек меда, потому что жена портного кашляла всю зиму.

О, Антония была вежливой и деликатной особой и никогда не сердилась, если портной вынужден был ей сообщить, что не успел закончить ее наряд, поскольку некий джентльмен — охотник на лис — срочно ждет свою пару бриджей и этот джентльмен — более выгодный клиент и лучший плательщик, чем граф.

— Я все понимаю, мистер Дженкинс, — говорила Антония, улыбаясь, — но вы уж постарайтесь, пожалуйста, сделать так, чтобы моя талия казалась тонкой и изящной и чтобы жакет хорошо сидел в плечах. Это, конечно, не столь важно, но представьте себе, как прекрасно смотрится лошадь с элегантной всадницей в седле.

— Совершенно верно, мисс, — отвечал мня стер Дженкинс, опытным глазом измеряя свою юную клиентку.

И вот Антония обнаруживала, что он провел над ее костюмом намного больше времени и приложил больше усилий, чем было оправдано теми небольшими деньгами, которые граф платил ему за труды.

Только о том, что Ив иногда разрешает ей кататься на лошадях герцога, Антония никогда не говорила мистеру Дженкинсу и, разумеется, ни за что не сказала бы своему отцу.

А ведь все свободное время — о чем не знал никто в ее семье, — Антония проводила в конюшнях Донкастер-Парка с конюхами и стариком Ивом, испытывая глубокое волнение, трепет и восторг. Обуревавших ее чувств она не могла выразить словами.

— Как жаль, мисс, — восторженно говорил старый грум, — что вы не можете выехать на охоту на одной из этих лошадей. Ваши спутники получили бы истинное удовольствие, наблюдая за вами.

— О да! — соглашалась Антония, думая о красоте и грациозности лошади. — И подумать только, как бы они все завидовали мне! Однако же они непременно сообщили бы об этом его светлости, и тогда я бы немедленно оказалась по ту сторону межи, разделяющей паши поместья, там, где вы когда-то впервые обнаружили меня.

Напоминание об этой встрече было их привычной шуткой, и Ив громко расхохотался.

— Это правда, мисс. Я никогда не забуду, как вы из-за кустов украдкой смотрели на меня своими огромными глазищами. Поначалу я злился, думая, что вы за нами шпионите, пока не понял, что вам по-настоящему нравятся лошади, и мы не познакомились.