Почти англичане - Шарлотта Мендельсон Страница 7

Школа, впрочем, заинтересована в том, чтобы ученики общались между собой. «Реестр» – украшенный гербом буклет – содержит все их адреса и телефоны. Марина не находит там Гая, но время от времени, перечитывая адрес Саймона Флауэрса, видит себя как бы чужими глазами: Фаркаш, Марина; Лондон, Пембридж-роуд, Запад, 2, Вестминстер-корт, квартира № 2, и телефон – 01 229 8753. Открытое приглашение.

На что похоже безумие? Можно ли незаметно спятить в автобусе, возвращаясь из магазина на Оксфорд-стрит, где ты покупала нафталиновые шарики? И нормально ли, закрывшись в туалете универмага, разрыдаться из-за рекламных щитов или мыслей о голодающих в дальних странах? Кто-нибудь должен знать.

Лора и рада кому-то довериться, но половина ее подруг перешла на темную сторону – Бейсингсток, Бедфорд, Донкастер, Сент-Олбанс, – а уцелевшие в Лондоне слишком нормальны, слишком замужни. У них есть собственные спальни, собственные дома; они окружены обожанием своих неряшливых вундеркиндов или ведут бесплодную, но сексуально насыщенную жизнь в мире моды и красоты. Разве их спросишь, не думают ли они, стоя на платформе метро, о том, чтобы прыгнуть на рельсы? Нет, это не депрессия: Лора не сидит в кататоническом ступоре дни напролет, у нее на такое нет времени. Да и кто дал ей право страдать? Ее жизнь в сравнении с жизнью не только голодающих детей Эфиопии, но даже мужниной родни легка и беззаботна; просто, когда Марины нет рядом, защитный слой понемногу отпадает.

Когда это началось – в день отъезда или в его преддверии? Так или иначе, Лора одна виновата. Нужно было остановить дочь. Испытание на материнство она провалила.

А может, думает Лора после очередного строгого самовнушения, женщине в ее возрасте естественно так себя чувствовать? Как это выяснить – непонятно. О таких, как она – без мужа, в разлуке с детьми, – не пишут в журналах. Когда в метро или на работе Лора натыкается на рекламу микроволновок, вяленых томатов, гранитных столешниц, шерохования мебели, гиацинтов, – ее душа возвышается. (Шепотом: на выставках немецкого экспрессионизма ничего подобного не происходит.) Она хочет объяснить всему миру, что можно быть в меру умной (да, постыдно невежественной и необразованной, но когда-то имевшей голову на плечах) и при этом мечтать о внесезонных пуховых одеялах, которых у нее никогда не будет.

А раз она неглупа, то почему у Мици Саджен есть всё: бытовая техника, карьера, Алистер Саджен, – а у нее ничего? Если бы Лора уделяла больше внимания гигиене и урокам живописи, Алистер был бы сейчас с ней? «Женщины твоего возраста, – день за днем напоминает она себе, – обычно не делят квартиру в полуподвале с двумя вдовами, двумя девственницами и морем цветочных горшков. За ужином никто не упрекает их в замкнутости. У них есть подруги. Даже любовники. Стоит ли удивляться, что за тринадцать лет такой жизни ты слегка приуныла?»

Марина по многу раз в день проверяет, ровно ли сидит телефонная трубка на рычагах – вдруг Саймон Флауэрс позвонит. Впрочем, лучше бы он не застал ее дома, иначе решит, что она или зубрила, или отчаянно ждет звонка, то есть практически шлюха. У мальчиков это любимая тема для обсуждения – кто шлюха, а кто фригидная. С тех пор как Марина узнала, что девочки делятся на эти две категории, она много часов провела в раздумьях, куда себя отнести. За этим занятием, вкупе с попытками одолеть химию и освоить азы джаза (будет полезно, когда они с Саймоном наконец познакомятся), каникулы пролетают быстро. Марина ощущает себя старухой, наблюдающей за мельканием дней. Все ее планы – проткнуть уши, подтянуть пресс, прочитать «Улисса» и поднатаскаться в медицине на случай непредвиденных обстоятельств – провалились.

Отчасти потому, что времени стало меньше. Старые ритуалы – всегда выбирать определенные маршруты, прикасаться к счастливым дверям, колготкам, карандашам и шампуню – разрослись и теперь занимают часы. От добрых примет зависит будущее. Бридстоу-Плейс обещает удачу, Пембридж Виллас источает заразу, а выбирая дорогу домой, лучше отказаться от Кольвиль-Террас в пользу Тальбот-роуд. Ни вид домов, ни названия улиц, ни безопасность (в этой части Лондона нет безопасных мест) по отдельности ничего не значат. Только их сочетание окрашивает вещи в светлые или мрачные тона; сулит защиту для семьи и Кембридж для Марины или предрекает запустение. Страшно подумать, сколько бед она по незнанию натворила в прошлом триместре, сколько накопила отравы! Теперь, когда до учебы осталось меньше недели, Марина твердо решила быть бдительной. Если случится что-то плохое, виновата будет она.

Пять вечеров спустя – когда Рози выкрикивает ответы на телевикторину («Белград, идиот!»), Ильди в ванной слушает концерт Римского-Корсакова, Жужи размышляет над флаконом «Опиума» («высший сорт»), который Бела Эсельбад подарил ей за спиной у жены, а Лора пытается вспомнить мамин рецепт кекса «Виктория» – раздается телефонный звонок.

На часах ровно половина девятого. Кто это может быть, если не тот аноним с вечеринки, герой необычайных Лориных грез? Фантазий, строго говоря; хотя в душе она знает – это не кто иной, как Мици Саджен. Связь с Алистером, любовная или не очень, будет раскрыта. У мужчин есть жены.

– Давайте не будем отвечать! – кричит она с кухни. Ей бы сидеть сейчас с ними, как послушной невестке, но здесь спокойней. Взор ласкают знакомые английские этикетки – «Типтри», «Твайнингс», «Тейт энд Лайл». Тихо, украдкой, Лора повторяет названия, словно отважный исследователь, который напевает государственный гимн, пока его каноэ идет ко дну.

Ее предложение игнорируют. К телефону подходит Жужи: ей чаще всего звонят. На ногах у нее махровые банные шлепанцы с надписью «Отель “Бристоль”, Баден-Баден» – подарок от миссис Добош, которая, подозревает Лора, и не думала за него платить.

Она откладывает мутовку. Сейчас они всё узнают.

– Алло, – говорит Жужи. – Ждите один момент, пожалуйста. Лора!

– Нет, правда, я…

– Иди, дорогуша.

Лора вытирает передником лоб и приближается.

– Я… – начинает она, но Рози взглядом заставляет ее замолчать.

– Одноклассник, – с улыбкой шепчет Жужи, поправляя пояс сатинетовой пондьюлы. От ткани пахнет гвоздикой, которой Жужи, или вся венгерская нация, щедро пересыпает одежду от моли.

– Просит Маринаку. Мальчик!

Лорин желудок возвращается на место. Она боком пробирается мимо серванта, кресел, книжной полки, обеденного стола и встает перед дверью в Маринину спальню. Руки испачканы в сахарной пудре – словно поражены редкой кожной болезнью.

– Милая?

Рози отводит взгляд. Жужи в солнцезащитных очках разворачивает глазированный каштан; она весь день ждала, что Лора займется ее педикюром. По Москоу-роуд с громыханием проносится автобус. Черный дрозд свистит на вишне возле подъезда. В квартире номер два все затихло.

– Марина, солнышко?

Тишина, потом еле слышный шорох: задвигается ящик комода, щелкает колпачок ручки. Марина – надо же! – слушает джаз: кажется, Чарли Мингуса, одну из отцовских кассет, хотя они давно хранятся в чулане рядом с квартирой сторожа. Бедняжка, что о ней думают в школе?