Сиротка. Дыхание ветра - Мари-Бернадетт Дюпюи Страница 7

Она смотрела на него в упор с видом обиженного ребенка. Слезы застилали ее голубые глаза, четко очерченные пухлые губы дрожали, как у испуганной девочки. Надо было иметь каменное сердце, чтобы не растрогаться.

— Эрмин, дорогая, — вздохнул он, — я ведь тоже очень страдаю из-за Виктора, но пытаюсь преодолеть это страдание и доказать свою любовь Мукки, Мари и Лоранс. Они здесь, с нами, они беспокоятся, видя, как ты изменилась, стала ранимой. Я пошел в армию ради их будущего, ради того, чтобы участвовать в борьбе, которую я считаю справедливой. Иди ко мне, нам осталось побыть вместе только две ночи. Не будем их тратить на слезы и пререкания. Любовь моя, мне тебя так не хватало!

Тошан искал ее губы, гладил рукой изгиб бедер. В конце беременности и в последовавшие после родов недели она отказывала ему в близости. Он знал, что теперь-то Эрмин может ответить на его желание, однако она решительно воспротивилась. Более того, она вырвалась из его объятий.

— Нет, я не могу! — воскликнула она. — Тошан, скажи мне, что все это неправда, что ты не уедешь! У меня не хватит сил жить без тебя. Мы столько месяцев спали вместе на этой кровати, и, просыпаясь, я всегда смотрела на тебя, чтобы убедиться в том, что ты рядом. И вдруг ты исчезнешь! Мы и так часто с тобой расставались… Когда ты работал на фабрике и в Вальдоре. Я не подписала ни одного контракта на сороковой год, чтобы быть вместе с тобой и нашим ребенком, а ты уезжаешь на край света.

Новый приступ рыданий мешал ей говорить. Тошан обнял ее и прижал к себе. Он чувствовал себя бессильным перед лицом такого огромного отчаяния.

— Дорогая, я уже не могу отступать, — прошептал он ей на ухо. — Тебе не нужен бесчестный мужчина! Ко всему прочему, ты и так меня содержишь. Ты зарабатываешь столько, сколько мне вовек не заработать. Я смирился с этим, потому что люблю тебя. И если я расширил родительский домик, сделал из него настоящий большой дом, так только для того, чтобы показать тебе, что и я на что-то способен.

— Я знаю, — согласилась она, — и все же мы были счастливы. Тошан, если я тебя потеряю, я этого не выдержу. Господи, если тебя не станет, я не смогу больше жить, я же чувствую это.

Эрмин смотрела на него, не сводя глаз, словно в горячечном бреду. Она дотронулась до его лба, губ, шеи.

— Если бы ты знал, как я тебя люблю! — воскликнула она наконец, целуя его.

Ее толкнуло к нему желание забыться. Ей хотелось стереть из памяти пройденное испытание, изгнать призрак войны. Тошан тотчас же загорелся, в свою очередь осознав, что может случиться и так, что он больше никогда ее не увидит. Однако он сдерживал себя, чтобы не отпугнуть Эрмин. Она слегка отодвинулась, когда он расстегивал рубашку, чтобы затем склониться над ее прекрасными округлыми грудями и ласкать их дерзкой рукой. У Эрмин промелькнула мысль, что, не распорядись судьба иначе, она кормила бы этой грудью ребенка, но, когда ощутила тепло тела Тошана, волна удовольствия захлестнула ее. Он стягивал с себя одежду. Смеясь и плача, она скинула с себя юбку и прижалась к нему.

— Любовь моя! — простонала она. — Милый мой! Обними меня крепко-крепко, мне так хорошо в твоих объятиях. Как хорошо! Никого на свете, кроме тебя! Я так тебя люблю!

Опьяневший после долгого поста, он только сдавленно вскрикнул в ответ. Его пальцы нащупали подвязки ее шелковых чулок, затем задержались на нижней части ее живота, все еще мягкого после родов.

— Эрмин, я тоже тебя люблю, если бы ты знала, как я тебя люблю! — тихо проговорил он. — Ты — моя жена, мое самое ценное сокровище.

Не в состоянии больше сдерживать себя, стремясь наконец-то овладеть ею, Тошан медленно вошел в нее, и она застонала от восторга. Она не помнила себя от страсти. Она царапала и кусала Тошана, а он, желая добиться как можно большего наслаждения для них обоих, делал свои ласки все изощреннее, стараясь припомнить все свои познания в науке любви. И вскоре они стали единым целым, им не хватало воздуха, их молодая плоть испытывала исступленный восторг. Нагота возбуждала Эрмин, которая забыла стыдливость и глухо вскрикивала. Когда муж решил выйти из нее, чтобы она снова не забеременела, она удержала его.

— Нет, оставайся, я хочу от тебя ребенка, который будет таким крепким, что смерть не сможет его у меня отнять! — шептала она.

Он, все более возбуждаясь, уступил ее желанию. Несколько минут спустя они лежали в розовато-золотистом полумраке. Большое смуглое тело Тошана контрастировало с очаровательной бледностью мягких форм Эрмин. Она прижималась истомленным телом к мужу, закинув ногу ему на бедро. Взгляд ее голубых глаз, еще затуманенный наслаждением, был прикован к одной точке на потолке, обшитом досками канадской лиственницы.

— Милый, — нежно сказала она, — мне так хорошо здесь с тобой. Умоляю тебя, не уезжай. Или подожди еще немного. Долго эта война не продлится. Мне мало что известно, но, думаю, ты не обязан идти в армию. Кроме того, ты — отец семейства. Мы с мамой разговаривали на эту тему, когда я навещала ее в Валь-Жальбере. Мы замечательно проведем эту зиму вместе с детьми. А в наступающем году я отсюда — ни на шаг. Вот возьмем, к примеру, Пьера Тибо. Готова поспорить, что он в армию не пойдет, так как у него четверо детей. И доказательство тому — что ты попросил его заняться нашим переездом в Валь-Жальбер. Тошан, уверяю тебя, я с тобой не расстанусь. Пусть белые люди воюют между собой. А ты-то принадлежишь этой земле, этим лесам, нашей заснеженной стране. Ты меня слышишь, милый?

Не получив ответа, Эрмин приподнялась. Ее муж спал крепким сном.

«Он совсем измотался, — подумала она. — Мне даже трудно представить, сколько километров он проехал на собаках. А в гостинице толком не отдохнешь — ведь меня с ним рядом нет. Он мне сам так говорил».

Она смотрела на мужа, пережитые страстные эмоции отвлекли ее от мучительных воспоминаний о Викторе. Мысль о том, что ей не доведется больше проводить ночи с Тошаном, разрывала ей сердце.

— Я сделаю все, чтобы уберечь тебя, милый! — пробормотала она. — Может быть, мое материнское горе гонит тебя прочь, однако сейчас я хочу только одного — удержать тебя с нами. Я сделаю все, чтобы ты не смог уехать.

С этими произнесенными шепотом словами она натянула на себя одеяло и закрыла глаза.

«Война! — подумала она. — Мне она представляется безжалостным чудовищем, похищающим мужей у жен, диким зверем, алчущим крови и страданий. Когда я была маленькая, в Европе, да и во всем мире тоже, шла война. И была эпидемия испанского гриппа — его принесли солдаты, возвращавшиеся домой. От него умерла монахиня, моя дорогая сестра Мария Магдалина. Как я горевала! Она была просто ангелом, ниспосланным мне на пути — она хотела меня удочерить. Много лет ее фотография стояла у меня на прикроватном столике, и я ей рассказывала обо всем, что со мной происходило, называла ее мамой. Эта вторая война не должна забрать у меня моего мужа, моего любимого!»

И, преисполненная решимости, она тоже заснула, положив руку на гладкую и горячую грудь Тошана. А среди ночи он проснулся. Увидев ее голой, размякшей ото сна, он не смог удержаться и не приласкать ее. От его легких поцелуев в плечи и губы она проснулась. Еще в полусне она ответила на его желание. В голове у нее проносились какие-то смутные мысли.