Танцующая с лошадьми - Джоджо Мойес Страница 7

Он утверждал, что является членом «Черных ковбоев Филадельфии». Это были не настоящие ковбои, то есть, по крайней мере, они не занимались скотоводством на ранчо. Он говорил, что в Америке есть городские конные дворы вроде этого, только больше. Там можно содержать и тренировать своих животных, туда приходят дети, чтобы учиться. Так они не будут обречены на жизнь как в гетто. Он приехал в Лондон в шестидесятых, вслед за женщиной, с которой, как оказалось, «было слишком много проблем». Город ему понравился, но он скучал по лошадям. И он купил чистокровную лошадь с перебитыми коленями на рынке Саутхолл и практически бесхозные стойла викторианского времени у муниципалитета. Впоследствии муниципалитет не раз пожалел об этой сделке.

Теперь «Ковбой Джон» был предприятием или помехой, это как посмотреть. Для чиновников из муниципалитета – помехой. Они постоянно посылали предупреждения о состоянии окружающей среды и борьбе с вредителями, хотя Джон неустанно повторял, что они могут просидеть здесь хоть всю ночь, облитые сырным соусом с головы до ног, и не дождаться ни одного грызуна: у него имелся поисковый отряд отважных кошек. Для застройщиков и строителей – тоже помехой. Они хотели бы втиснуть на эту территорию многоквартирные дома, а Ковбой Джон продавать землю отказывался. Большинство соседей на Джона не жаловались, останавливались поболтать с ним по-дружески или купить что-нибудь из свежих овощей. Местные рестораны его обожали. Ранджит или Нила из «Радж-Паласа» прибегали, если им нужны были яйца, или курица, или козлятина. И потом были такие, как Сара. Она проводила здесь все свободное от школы время. Аккуратная викторианская конюшня с покачивающимися скирдами сена и соломы давала ей укрытие от безжалостного шума и суеты городских улиц.

– Ты еще не выпускала этого глупого гуся?

Ковбой Джон появился, когда она бросала сено в кормушку пони. На старике была шляпа стетсон – на случай, если кто-то не догадается, кто он такой. Впалые щеки блестят от испарины – он курил на ходу, а солнце уже грело.

– Не-а. Он меня за ноги щиплет.

– Меня тоже. Надо спросить в новом ресторане, не нужен ли им гусь. Черт, у меня все щиколотки в шрамах.

Они смотрели на жирную птицу, которую Джон купил из прихоти на прошлой неделе на рынке.

– Соус из чернослива! – гаркнул он, и гусь зашипел в ответ.

Сара не могла вспомнить, когда начала проводить почти все свободное время на Спеапенни-лейн. Когда она была совсем маленькой, Папá сажал ее на косматых шетландских пони Ковбоя Джона, а Нанá неодобрительно шикала: ей казалось, Папá не должен передавать девочке свою страсть к лошадям. Когда ее мать в первый раз ушла из дому, Папá привел ее сюда, чтобы она не слышала, как плачет Нанá. Или когда мать в редких случаях появлялась в доме, она кричала на нее и приказывала не горбиться.

Здесь Папá научил ее ездить верхом. Бегал по переулкам туда-обратно, пока она не научилась ездить рысью, подпрыгивая в седле. Папá возмущался тем, как некоторые содержат своих лошадей в конюшне Ковбоя Джона. Говорил, что если они живут в городе, то это не освобождает их от обязанности тренировать животное каждый день. Он не разрешал ей есть прежде, чем будет накормлена лошадь. Принимать ванну, пока она не начистит до блеска свои сапоги. А потом, когда умерла Нанá, появился Бошер, которого они звали Бо. Им тогда нужно было на что-то отвлечься, найти повод уходить из опустевшего дома. Потом, когда Сара стала подростком, Папá показалось, будто наивную девочку поджидают опасности, и он решил, что ее надо чем-нибудь увлечь. Он стал тренировать жеребенка медной масти и свою внучку, причем тренировки далеко выходили за рамки того, что местные детишки называли верховой ездой: мчаться по улицам, подпрыгивая на спине пони, пока впереди не покажутся болота; скакать через скамейки в парке, ящики с фруктами и любые другие препятствия, вызывающие восторг. Папá был очень взыскательным к тому, чего другие даже не видели: правильный, до миллиметра, угол сгиба ноги, совершенно неподвижные руки. Он мучил Сару, пока она не начинала плакать: ей так хотелось дурачиться со сверстниками, а он не разрешал. И не только потому, что Папá хотел защитить ноги Бо от бетонированных дорог, а потому, что, как он говорил, ей нужно учиться и единственный способ достичь чего-то – это труд и дисциплина.

Папá до сих пор повторяет эти слова. Поэтому Джон и другие зовут его Капитаном. Сначала это было нечто вроде шутки, но она знала, что они его слегка побаиваются.

– Чая хочешь? – Ковбой Джон указал на чайник.

– Нет. У меня всего полчаса. Нужно быть сегодня в школе пораньше.

– Ты еще работаешь над своими трюками?

– Сегодня, – сказала она с подчеркнутой вежливостью, – мы будем отрабатывать езду рысью с переменой ног в воздухе, с элементами пиаффе. По приказу Капитана. – Она погладила лоснящуюся шею лошади.

Ковбой Джон ухмыльнулся:

– Надо будет обязательно сказать это твоему старику. В следующий раз, когда мимо будет проезжать цирк, они ему проходу не дадут.

Почти каждую неделю Наташа встречала детей, уже знакомых со сферой правосудия. Их приводило сюда либо предписание суда за злостное нарушение порядка, либо ордер на арест несовершеннолетнего. Время от времени такие случаи даже попадали в печать. Но нынешний юный клиент поразил ее не только жестокостью своего преступления, но и собственной судьбой. Истории детей, с которыми она имела дело, были полны отчаяния, насилия и небрежения со стороны взрослых. В большинстве случаев Наташе удавалось выслушивать их без содрогания. За десять лет она узнала столько подобных вещей, что они перестали вызывать сочувствие, – она лишь прикидывала в уме, ее ли это компетенция. Проверяла, подписаны ли документы об оказании юридической помощи. Гадала, насколько сильна будет защита, можно ли верить словам свидетеля. Как и всем остальным, подростку по имени Али Ахмади было суждено стереться из ее памяти, превратиться в название папки-дела, записью в реестре суда, о которой вскоре забыли.

Он вошел в ее кабинет два месяца назад: настороженный, с отрешенным взглядом, выдававшим недоверие и отчаяние, что часто встречается у подобных ему. На ногах дешевые, явно кем-то подаренные кроссовки, слишком широкая рубашка мешком висела на тощей груди. Ему было необходимо предписание суда о критическом положении, чтобы его не выслали обратно в страну, которая, по его словам, чуть его не погубила.

– Я, в общем-то, не занимаюсь вопросами иммиграции, – объяснила Наташа, но Рави, который вел такие дела, был в отпуске, и требовалось срочно его подменить.

– Наташа, пожалуйста, помогите, – сказала приемная мать, – я вас знаю. Вы можете.

Два года назад Наташа уже представляла в суде другого ее ребенка. Она просмотрела документы, подняла голову и улыбнулась мальчику. Он улыбнулся в ответ, но не сразу. Улыбка вышла не уверенной, а скорее умиротворенной. Будто этого от него и ждали. Она изучала записи, а он тем временем начал говорить, все больше волнуясь. Женщина переводила, он объяснял жестами слова, которых она не понимала.