Желания - Ирэн Фрэн Страница 7

И тогда Тренди вспоминал о мопеде Юдит, с досадой зашвыривал в изъеденные лишайниками скалы пакет с сушеными водорослями, растирал между пальцами левкой или морской вьюнок и спрашивал себя, почему же эти наскальные растения все еще цветут, хотя лето уже закончилось. В этом году летом ни разу не штормило, да и теперь, когда настало время больших осенних приливов, океан тоже оставался спокойным. К полуночи ветер стихал, жара, казалось, только усиливалась, и это бесконечное лето в первых числах октября становилось немного утомительным. Но тут Тренди вспоминал о рыбах и тогда, устыдившись, отгонял все не относящиеся к работе вопросы, вызывал в памяти безжалостное лицо доктора Дрогона, его лысый череп и очки в металлической оправе, и быстро возвращался к себе на насест, где до самой темноты старательно штудировал записи и изучал деформированные позвоночники своих драгоценных скелетов.

Наконец наступил день самого большого прилива. С утра, открыв ставни и глотнув неожиданно более соленого воздуха, прогнавшего остатки сна, Тренди понял, что погода изменилась. Надвигался шторм. Стремительно неслись по небу облака, рокот волн и шелест листвы становились все громче. «Светозарная» вибрировала всеми своими частями. Разбухшие от прилива, напитавшиеся энергией многих ветров и бурь волны мерно набегали на берег. Запах морских водорослей проник в комнаты, смешавшись с ароматами побитых дождем георгинов, поздних пионов, осенних роз. Земля, как и «Светозарная», едва успевала перевести дыхание, между ударами увенчанных брызгами и серой пеной волн.

В это утро Тренди понял, что дом, кроме дневной и ночной, имеет еще две совершенно противоположные особенности: морскую и земную. Сегодня был день гнева, разбушевавшейся соленой воды, и океан на время решил, что одержал победу. Деревья теперь казались смутными призраками, испуганные чайки метались в сине-черном небе, и под гулкими ударами прибоя и порывами ветра сам дом казался бегущим по волнам кораблем. «Вот он какой — максимальный прилив», — подумал Тренди. Луна и солнце сблизились над морскими водами, словно притянутые друг к другу. Обосновавшиеся в бухточках и на вершинах утесов суетливые океанские обитатели поддались этой ярости; и, чувствуя растущее в себе непривычное напряжение, Тренди спрашивал себя, не сродни ли подобное ощущение безумству, иногда охватывающему людей.

За завтраком Рут выглядела встревоженной. Тренди пришло письмо из Америки — от матери. Она осчастливливала его своим посланием раз в четыре-пять месяцев, рассказывая о своих последних фантазиях, разрыве с очередным любовником, о пополнении своей коллекции украшений или собак, о театральных и кинематографических планах. Как обычно это был веленевый конверт, украшенный ирисами, с откровенным намеком на имя, которым она очень гордилась. Когда Рут передала ему почту, Тренди почувствовал себя неловко, настолько скромность и естественность его хозяйки отличались от этого крикливого конверта.

— Мою мать зовут Ирис, — сказал он, словно извиняясь.

Эти слова показались ему бессмысленными, ведь от Дрогона Рут, вероятно, было известно о его матери.

— Прекрасное имя, — заметила Рут. — И прекрасный цветок. В мае наш сад полон ирисов…

Так же как и в первый вечер, когда она заговорила о своем отце, ее голос смягчился. Затем она запнулась, и тайна опять умерла у нее на губах. Порыв ветра, более сильный, чем предыдущие, сотряс стены. Тренди подскочил. Рут же осталась невозмутимой. Она словно боролась против некоей силы, куда более неудержимой, чем ураганная сила природы. Очевидно, на нее вновь нахлынуло прошлое, глаза ее блуждали по сотрясающимся стенам «Светозарной» и заливаемым дождем окнам. Тренди спрятал письмо в карман.

За завтраком Рут с трудом поддерживала разговор. Когда они пили кофе в гостиной, Тренди послышался среди порывов ветра прерывистый звук мопеда Юдит, а потом он увидел в окно ее саму, в длинном плаще, отважно пробирающуюся через сад.

— Ей все время куда-то нужно! — в сердцах бросила Рут.

Тренди не знал, что на это ответить. Рут впервые вновь заговорила о дочери. Она протерла запотевшее окно, чтобы лучше видеть Юдит. Та вскоре скрылась за поворотом. Может, этот день так на нее подействовал? Глаза Рут казались темнее, чем обычно, и волосы тоже были словно старое потускневшее золото. Тренди поставил чашку. Он уже не знал, стоит ли бояться новых тайн. Телефонный звонок прервал его размышления. Для разговора Рут перешла в незнакомую ему часть дома за столовой. Тренди предполагал, что у нее там спальня и переплетная мастерская. Он решил уйти. Но разговор оказался очень коротким. Поднимаясь по лестнице, Тренди бросил взгляд через поручни вниз и с удивлением увидел, что Рут вернулась в гостиную, улыбаясь сама себе и более оживленная, чем раньше. Тренди она не заметила, и он предпочел удалиться.

На этот раз, возможно, из-за дождя, темноволосая женщина не приехала. Юдит вернулась около пяти, насквозь мокрая, с огромным пакетом на багажнике. Она небрежно закрыла скрипящую калитку, затем постучала в дверь, и Тренди со своего этажа ясно расслышал, как она отряхивается у входа. В этот день ему больше не удалось сосредоточиться на своих записях, и он вынужден был признаться самому себе, что следит за Юдит. Стемнело очень рано. Ветер на мгновение стих. Тренди прислушался. Этажом ниже происходила какая-то возня, словно Юдит готовилась к переезду. Затем буря возобновилась с новой силой: порывы ветра, мощные удары волн об утесы. Теперь у Тренди было только одно желание: бросить записи, спуститься в гостиную и устроиться в одном из кресел возле камина, но не потому, что он замерз, а потому, что ему вдруг понадобилось утешение. Безотчетно он подумал о руках, ясном лице и волосах Рут. По договоренности между ними, он каждый вечер закрывал ставнями двойные окна на первом этаже и сейчас очень нуждался в этой привычной, неспешной работе; однако было еще слишком рано, чтобы спуститься вниз.

Этажом ниже продолжалась какая-то возня. Тренди собрался с силами и окунулся в работу. Он корпел над классификацией, как вдруг погас свет. Повреждение проводки оказалось кстати. Вот и предлог спуститься в гостиную: ему нужны свечи, чтобы продолжить работу. Он попросит их у Рут, начнет болтать и таким образом постарается остаться с ней до ужина.

Тренди ощупью добрался до лестницы. Шум на этаже Юдит прекратился. Тренди дошел до последнего лестничного пролета, когда услышал доносившийся сквозь ветер шум мотора, почти тут же затихший. В вестибюле раздались торопливые шаги. На фоне каменных тритонов осветилось лицо Рут. Она держала в руке огромный подсвечник. Тренди не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел ее такой сияющей. Она открыла дверь, подняла подсвечник. В дом ворвался ветер, язычки пламени задрожали. Прежде чем свечи погасли, Тренди успел увидеть склонившееся к Рут немолодое усталое лицо неизвестного мужчины. Он поцеловал ее в губы. Они не сказали ни слова.

И почему люди считают, что в провинции всегда тишь да гладь? В самых отдаленных деревнях, в местечках, подобных этому, пустеющих с первым осенним ветром, замышляются самые изощренные интриги и кипят настоящие страсти. Таково было первое открытие Тренди в тот памятный вечер. За ним не замедлили последовать и другие; позднее, вспоминая обо всем, перечисляя те безумства, в которых Тренди был зрителем или актером, в его сознании возникал единственный образ — образ водоворота. Он-то считал, что находится в спокойной бухте, а очутился в пучине, которую сначала не заметил и, не сопротивляясь, позволил увлечь себя в водоворот; так что очень скоро он больше уже ничему не удивлялся.