Живописец [= Жена иллюзиониста ] - Наталия Орбенина Страница 7

– Ее жених, морской офицер, давно в походе, на военном корабле, и не дает о себе вестей, – поторопилась с ответом Стрельникова.

– А, жених! – протянул Генрих, и как показалось Елизавета Дмитриевна, в тоне его слышалось разочарование. – Но ведь сейчас не война, ничего страшного.

Маша, когда речь зашла о Колове, встрепенулась, но баронесса, задав пару вопросов, более не стала проявлять интереса к этой персоне. Плавает, далеко, и Бог с ним.

Аглая Францевна оказалась большой мастерицей светской беседы. Она ловко втянула молчаливую девушку в разговоры о литературе, последних музыкальных новинках, веяниях моды. Маша постепенно оживилась, глаза ее заблестели, голос звенел, она преобразилась необычайно, чем доставила матери скрытую радость. Как жаль, что Михаил мало интересуется подобными материями, впрочем, до того ли ему! Иногда девушке так хотелось поговорить с ним о том, что она прочитала, что передумала, но, столкнувшись несколько раз с недоумением и непониманием, она больше не заводила разговоров на темы, не интересные возлюбленному.

– Вы любите музыку, Мария Ильинична? – спросил Генрих.

– Да, музыка волнует меня.

– А какую музыку вы предпочитаете?

– Мне не пришлось всерьез учиться. Люблю, когда поют романсы. – Маша улыбнулась собеседнику и чуть покраснела под его пытливым взором.

– Матушка чудно музицирует. Жаль, что тут нет приличного инструмента, иначе вы бы могли насладиться ее игрой.

– Да, я обожаю музыку! – с чувством произнесла баронесса. – Особенно немецких и финских романтиков. Вегелиуса, к примеру.

– Увы, увы, это имя нам совсем незнакомо, – засмущались обе Стрельниковы. – Мы хоть и живем неподалеку от Мариинки, да только нам редко удается бывать там, – добавила Елизавета Дмитриевна.

Маша со вздохом кивнула. Как она любила театр! Но единственное, что они могли позволить себе, так это места во втором, третьем ярусе Мариинского театра или галерку Александринки, где собирались веселые и бедные студенты, гимназисты и всякий разночинный люд. Оттуда, с высоты, она жадно разглядывала яркий, нарядный партер, откуда ей видно не суждено насладиться спектаклем.

– Как славно, что вы любите театр! – Баронесса налила собеседницам душистого чая и продолжила: – В Гельсингфорсе тоже есть театр, оперная и драматическая трупа, но с Петербургом не сравнить. Поэтому мы, когда приезжаем в столицу, всегда абонируем ложу. Не желаете ли присоединиться к нам в ближайшее время?

Баронесса понравилась девушке сразу же. Ее подкупила искренняя приветливость, живой интерес, который проявляла Аглая Францевна к Елизавете Дмитриевне. В глубине души Маша очень боялась, что эта встреча заставит мать еще больше страдать от нынешнего унизительного положения, но баронесса так ловко и дружелюбно вела беседу, что Стрельниковы ни на одно мгновение не почувствовали себя неловко. Генрих, поначалу молчавший, заулыбался, стал шутить и вдруг оказался чрезвычайно мил. Нет, даже не мил, а просто необычайно хорош! Вот удивительное лицо у человека. Оно может быть совершенно бесстрастным, вроде как безжизненным, почти как маска, или в одно мгновение меняется и преображается. Словно наполняется изнутри некоей странной красотой, а потом точно меркнет. Маша начала вглядываться в лицо нового знакомого. Он поразил ее, но эта необычайная подвижность и изменчивость пугали и настораживали своей необычностью. Да, Корхонэн, должно быть, неординарный человек!

Возвращаясь домой, Елизавета Дмитриевна неожиданно для дочери вдруг всплакнула. Жалость к себе, обида на несправедливость судьбы не давали ей покоя. Ах зачем, зачем она не послушалась родителей, зачем пленилась чувством, забыв о рассудке? Маше стало обидно за отца. Она любила его, хотя и понимала, что для матери это был явный мезальянс.

На другой день поутру Маша проснулась со странным чувством. Это была неведомая, беспричинная радость. Ей почему-то хотелось прыгать и петь. Такое она испытывала, пожалуй, только в детстве. Девушка подивилась, куда ушли гнетущая тревога, страхи, которые одолевали ее в последнее время? И впрямь, чего печалиться впустую! Она закружилась по комнате. Длинные волосы, развевающаяся тонкая сорочка, сияющие глаза – такой и застала ее мать.

– Ты сегодня точно птичка поешь! – засмеялась Елизавета Дмитриевна. – А вот смотри, уже принесли от баронессы.

В руках у матери снова был конверт со знакомым почерком. Баронесса и Генрих приглашали Стрельниковых вечером в Александрийский театр, где они абонировали ложу. Маша даже запрыгала и захлопала в ладоши, так редко ей выпадало такое счастье. А следом посыльный принес изысканный букет камелий, при виде которого у обеих Стрельниковых перехватило дыхание.

После театра последовала прогулка на острова. Потом приглашение на обед, роскошная сервировка, устрицы, тропические фрукты, нежнейшие сыры, белая рыба, икра, шампанское на льду в серебряном ведерке. И снова театральная ложа. И опять букеты – розы, лилии. Они совершенно преобразили скучную квартирку Стрельниковых. Развлечения захватили обеих дам, дома они только и говорили о новых знакомых, их изысканных манерах, образованности, деликатности, вкусе. Машу потрясало, с каким чувством баронесса относилась к своему сыну. Она обожала его, преклонялась перед ним, боготворила его. Он отвечал на это нежной сыновней почтительностью. Впрочем, ведь и сама Маша трепетно любила свою мать. Иногда она с ужасом задавала себе вопрос, кого она любит на свете больше всего – Мишу или мать? Ответа не находила и страдала от этого.

Прошла неделя, разительно непохожая на предыдущие, наполненные тоской и ожиданием. Но вдруг встречи прекратились, приболел барон. Маша словно резко остановилась на бегу. Не видя Корхонэнов несколько дней, она словно очнулась от угара неуместного веселья. Тревога и страх снова овладели всем ее существом. Она ужаснулась, точно до этого была не в себе, будто ее подменили. Ведь она целую неделю не была у будущих родственников! И писем от Михаила так и не пришло! Она вдруг задумалась, с чего бы это баронесса и ее сын внезапно прониклись к обедневшей вдове с дочерью такой любовью? Воспоминаний юности достало бы на один визит вежливости, а тут целый водопад внимания и любезностей! Нет, здесь кроется что-то настораживающее, неискреннее, но что именно – непонятно! Мысль о том, что она могла приглянуться молодому неженатому Генриху, ей просто не приходила.