Крест и полумесяц - Кэтрин Полански Страница 7

Думать не хотелось и спрашивать дальше не хотелось: слова посла резали сердце острее ножа. Но Алимов должен продолжать – из-за его вины перед Златой, которой сейчас уже нет на белом свете, и смириться с этим невозможно.

– Если убили там же, почему не оставили труп? – через силу выдавил он.

– Вряд ли там же убивали, скорее унесли и уж потом… А шарф оставили. Как мы визитную карточку подаем. – Теряев закашлялся: страшно произносить такое.

– Дай мне пистолет, – тихо попросил Алимов. – Застрелюсь, и дело с концом.

– Ошалел? – прикрикнул на него посол, его полувиноватое, полуфилософское настроение сменилось яростью. – Из ума выжил? О жене, о младшей дочери не подумал?

– Им наследство останется, без меня не пропадут. Не могу я теперь жить. Своими руками доченьку в могилу отправил. – В горле саднило, слова давались с трудом… Как Златочка на него смотрела, бедная… Сам! Сам убил! Что стоило деньги отдать? Так ведь нет, пошел на принцип. – Дай пистолет, Богом тебя молю.

– И не вздумай, – отрезал Виктор Александрович. – Я за этим прослежу.

– Моя воля – жить или умирать, – прохрипел Алимов.

– Не твоя, Петр Евгеньевич, – тихо сказал Теряев, – на все воля Божья. Если оставил тебя в живых – значит, зачем-то ты Ему еще нужен. Зачем? Не знаю, у меня ответа нет. А ты стреляться не спеши, поживи да подумай. Ты же сильный человек, от испытаний никогда не бегал.

Не бери грех на душу больший, чем тебе положен. Бог мудр, Он рассудит.

Алимов закрыл глаза… Наверное, следовало заплакать, но плакать он пока не мог. Может быть, потом…

Сам. Убил.

«Господи, прости. И ты, доченька, прости меня, дурака… Оттуда, с небес, прости».

Болело сердце. Так до рассвета и промучился грешный Петр Евгеньевич.

Амир проснулся, как всегда, на рассвете, еще даже муэдзин ближайшей мечети не прокричал призыва к намазу – утренней молитве. Занавесь на окне чуть колыхалась от легкого ветерка, с улицы не доносилось ни единого звука. Окна комнат выходили в сад, обнесенный каменной стеной в три человеческих роста, так что даже в самый шумный день в доме было тихо, но в предрассветный час тишина была особенной: чистой, благоухающей и светлой.

Амир накинул темно-синий халат из тончайшего хлопка, сунул ноги в расшитые цветным шелком шлепанцы и подошел к окну. Родовое гнездо Бен-Нижадов было построено давно, когда еще благородные люди в Димашке устраивались вольготно, в просторных имениях, а не в домах, подпирающих друг дружку. Это теперь по улицам не пройти, без того чтобы чья-то открытая дверь не перегородила проход. Впрочем, Амир и не бывал в таких местах, предпочитал появляться там, где пошире и почище.

Внутри дом, согласно арабским традициям, разделен на мужскую и женскую половины, но женщин в семье Бен-Нижадов не было: мать давно умерла, отец вдовствовал, а сам Амир до сих пор не женат…

А если подняться на крышу, то вид открывался просто чарующий: весь Димашк как на ладони и простирается дальше, до горизонта, подсвеченного сейчас розовым маревом утренней зари. И ни облачка, день будет очень жарким, а в доме всегда прохладно. Как невыносимо радостно все это видеть, чувствовать, просто – жить!.. Дышать, ходить, прикасаться к дереву оконной рамы, ощущать аромат цветов в саду, слышать журчание воды в фонтанах. Амир автоматически провел пальцами по жуткому длинному шраму от плеча до груди. Чудо Всеблагого, истинное чудо, что он жив. Для встречи с гуриями он еще слишком молод, даже сыновей не успел родить.

Еще полчаса – и над горизонтом покажется краешек солнца – пора идти. Амир вышел из спальни и оказался на опоясывающей дом широкой галерее с палисандровыми резными перилами. Внизу, во дворе, слуги уже разложили на розовых мраморных плитах молитвенный коврик. Отлично. Молодой человек запахнул халат и спустился к фонтану, разулся, совершил омовение, посмотрел в направлении Мекки, дождался гортанного, протяжного призыва муэдзина и встал на колени.

…С молитвой снизошел покой, новый день – новая надежда. Прежде чем подняться с колен, Амир мысленно вознес благодарность Аллаху за то, что сохранил ему жизнь и левую руку. Иншалла.

Юноша обулся и вышел в сад. Отец где-то здесь, свою молитву Джибраил Бен-Нижад любил совершать в тени кипарисов. И точно, вот он. На скамье сидел уже немолодой, но крепкий мужчина, одетый в выходные одежды, несмотря на раннее утро: поверх белоснежной абайи [1]из тончайшего хлопка накинута темно-зеленая шелковая стеганая джебба [2], богато украшенная вышивкой из алых шнуров, голову покрывала белая куфия [3], удерживаемая угалем [4], сплетенным из золотых нитей. Отец задумчиво поглаживал ухоженную бороду и перебирал четки, вырезанные из ливанского кедра. Лицо Джибраила, с каждым годом становящееся все красивее, – есть люди, которых годы только красят, – было спокойным, но хорошо знавший отца Амир угадывал за привычной маской некую озабоченность. Она появилась недавно, и отец предпочитал о ней не говорить, а Амир не расспрашивал: все, что ему нужно знать, Джибраил ему скажет. Сам и именно тогда, когда сочтет нужным.

Амир подошел к скамье и присел рядом.

– Доброе утро, отец.

– Доброе, сын. Помолчали.

– Как твое плечо? – Джибраил посмотрел на небо. Видимо, он тоже каждый день возносит благодарственные молитвы.

– Хорошо, слава Аллаху. Почтенный Селим обещает, что подвижность руки полностью восстановится, если я буду следовать его указаниям.

– На все воля Аллаха. Селим – лучший лекарь во всем Димашке.

– Но даже он хотел отнять мне руку. – Амир сжал пальцы, радуясь тому, что они его слушаются. – Ты не разрешил. Спасибо, отец.

– Ты мой сын. – Джибраил скупо улыбнулся. – Мой единственный сын.

Помолчали еще. Наконец Джибраил решился:

– Я знаю, где найти того, кто чуть не лишил тебя жизни.

Амир едва заметно вздрогнул, но сдержался и не стал задавать вопросы, вертевшиеся на языке. Не стоит торопить отца и проявлять нетерпение: если Джибраил начал этот разговор, то он его продолжит.

– Он в доме Ибрагима Бен-Фарида. – Слова упали как тяжелые камни.

– Мне это имя ничего не говорит, – растерянно откликнулся Амир. – Кто это?

– Один из самых богатых и влиятельных людей в Димашке. – Слова отца прозвучали как-то не то растерянно, не то удивленно.

– Но… Ведь это неважно. Он укрывает убийцу и вора, – осторожно напомнил Амир.