Последний вечер в Лондоне - Карен Уайт Страница 7

– Всем чай? – спросила Лаура, наполняя чайник. Она, должно быть, заметила разочарование у меня в глазах. – У меня есть холодный чай для мисс Дюбо, если тебе он больше нравится, Мэдди.

Я почувствовала себя так, словно меня обняли.

– С удовольствием. Он сладкий?

– О да, – произнесла Лаура, утвердительно кивнув. – Я всегда кладу две чайные ложки сахара в холодный чай мисс Дюбо, чтобы он был достаточно сладким, но можешь сама себе насыпать.

– Я… – Я замолчала, не желая показаться грубой. Ни один уроженец Юга не станет подслащивать чай, кидая сахар в стакан с холодным чаем. По правилу чай нужно было заваривать с сахаром. Я знала, что с возрастом вкус слабеет, и именно поэтому Прешес не возмущалась и не требовала сделать все по правилам. Или ее южные корни сделали ее слишком вежливой, чтобы сказать что-то, способное оскорбить чувства Лауры. Именно по этой причине я улыбнулась и сказала: – Да, прекрасно… спасибо.

Болтая с Арабеллой и Колином, она добавила заварки в разрисованный розами чайник и налила кипятка. И Колин, и Арабелла кивнули, когда она выставила перед собой небольшой кувшин, а затем налила довольно много молока в две пустые чашки. Ожидая, пока настоится чай, она достала из холодильника холодный чай.

– Лимон? – спросила она.

– Конечно, – ответила я, размышляя, как же выпью целый стакан обычного чая с плавающими кристалликами нерастворенного сахара.

– Идемте? – спросила Лаура, ставя тарелку печенья «МакВитиз» на поднос рядом с нашими разнообразными чашками и стаканами. – Хорошо, что ты здесь, Колин. Твое присутствие всегда поднимает настроение Прешес. Ты так много работаешь, что для нее праздник, когда она видится с тобой днем.

Колин поднял поднос.

– Она в своей гостиной?

– Да. Я открою дверь.

Лаура раздала собакам угощенья и оставила их на кухне. Мы двинулись за ней через створчатую дверь, ведущую из фойе в длинный коридор с дверями по обеим сторонам. Стены коридора оказались увешанными фотографиями в рамках. Я задержалась у одной, которая была больше других: черно-белый снимок фото с автомобилем, по всей видимости, тридцатых или сороковых годов с правым рулем. Элегантный стройный мужчина в смокинге и с зализанными назад темными волосами стоял возле задней двери машины, из которой выходила женщина в вечернем платье. Сосредоточившись на даме, он отвернулся от фотографа, тем самым скрыв свое лицо. Он протягивал ей руку; на ее длинном, стройном запястье не виднелось ни единого украшения. Одна изящная ножка в туфельке на высоком каблуке высовывалась из автомобиля, можно было разглядеть лишь тонкую лодыжку и бледное лицо над тяжелым меховым воротником. Но что это было за лицо! Меня покорила не его красота. Моя мачеха, Сьюзан, была профессиональным фотографом. Она учила меня, что делать фотографии так, чтобы большинство людей захотели посмотреть на них, не вдумываясь, несложно. Секрет профессионализма заключен в том, чтобы найти спрятанное под очевидной красотой и вычислить, что же именно притягивает взгляд зрителя.

Блестящие волосы и светлые глаза лучились энергией; постановка плеч и груди показывала уверенность, которой я обычно не замечала у столь молодых женщин. Но заставило меня остановиться и подойти ближе именно выражение ее лица. Рот был приоткрыт, словно она что-то говорила, и я непроизвольно подалась вперед, будто хотела расслышать ее слова. Приглядевшись к ее глазам, я подумала, что все же смогла расслышать: Помогите.

– Мэдди? Ты идешь? – обернулась Арабелла.

– Извини. Загляделась на фотографии.

Прежде чем отвернуться, я отметила изящную сумочку в форме коробки в правой руке женщины и бледность пальцев на фоне темной ткани.

– У тебя еще будет время полюбоваться ими. Ты видела дедушку и бабушку Колина на их свадьбе? Это происходило перед войной, его дед был в армейской форме, хотя, я уверена, он не служил. Но выглядел он довольно стильно. Колин, помнишь, как мы раньше играли в переодевания, и ты щеголял в этой самой форме?

– Хватит, Белла.

Колин обернулся и пристально посмотрел на свою двоюродную сестру.

Я двинулась за ними по коридору – мимо большой фотографии в золотой овальной рамке с невестой в белом и женихом в мундире. Они казались совершенными в своей красоте и невинности и выглядели такими молодыми и преисполненными надежд, что на них было почти больно смотреть. Жених держал головной убор в руке, демонстрируя густые темные волосы. Он склонился к своей невесте, словно не мог находиться вдали от нее. Ее маленькая кисть покоилась на сгибе его руки, прижатой к ее боку.

Я поспешила за Арабеллой.

– Он пережил войну?

И тут же пожалела, что спросила; если он не пережил, я не хотела слышать об этом.

– Дэвид? Ой, да. Слава Богу. У него и Софии был один-единственный ребенок, Джеймс – отец Колина, но все говорят, что они прожили долгую и счастливую жизнь.

– Это радует. – Моя радость выглядела чрезмерной, учитывая, что я никого из них не знала. И все же одна из причин моей любви к старым фото – истории, незримо присутствующие за ними.

Арабелла вошла вслед за Колином и придержала дверь для меня. Зайдя в комнату, я остановилась, моргая и стараясь привыкнуть к сумраку. Казалось, все было окутано темно-персиковым цветом, от шелковых обоев до тяжелых штор на высоких окнах. Даже толстый ковер был тех же мягких тонов, напомнивших мне дом моей младшей сестры Барби.

– Прешес говорит, что эти оттенки больше идут к цвету ее лица.

– Я, знаешь ли, прекрасно тебя слышу. – От тахты с мягкой обивкой под большим эркерным окном раздался мягкий голос с южным акцентом. Слова сочились, словно тающее масло; от знакомого акцента екнуло сердце и нахлынула тоска по дому.

Лаура распахнула шторы, открыв перила небольшого балкончика за застекленными дверями и осветив открытый проем в смежную спальню за тахтой. Колин поставил поднос на небольшой столик, а Лаура удалилась.

Я постаралась не пялиться на женщину на тахте, но затем решила, что она привыкла быть центром притяжения любой комнаты. Она была одета в длинный шелковый халат персикового цвета с покачивающимися перьями у шеи; на изящных скрещенных ступнях – персиковые атласные туфли с небольшими каблучками. Густые белокурые волосы идеальными волнами покоились на ее плечах, заставив меня задуматься, носит ли она парик, как моя тетя Люсинда, которая каждую ночь надевала свой на пластиковую голову, стоящую на комоде, или нет.

У нее были такие высокие скулы, как и у женщины на фотографии в коридоре, тот же аристократический нос и челюсть, хотя линии ее лица казались словно сглаженными шпателем. Еще она была худее, словно отдавала долг каждому прожитому году излишней кожей и тканями, превращаясь в женщину, которая на первый взгляд казалась изнуренной.

Или нет. Быть может, если бы я увидела ее с закрытыми веками, я бы в это поверила. Но ее светло-голубые глаза не выглядели глазами старухи, приближающейся к смерти. Они были как у кошки, взгромоздившейся на карниз и решающей: то ли подойти к незнакомцу, то ли раствориться в воздухе.