Интернат для брошенных мужчин - Марина Полетика Страница 7

Странно, но беда, приключившаяся с Сашкой, помогла Людмиле Петровне выйти из состояния оцепенения, в котором она пребывала последний месяц. Тогда, прибежав к матери и поняв, что от самого страшного на сей раз бог миловал, она решила хотя бы ради матери жить дальше и делать вид, будто все поправимо, наладится жизнь, дайте только срок. Но думать и чувствовать себе по-прежнему не разрешала. Не всматривалась, не вслушивалась ни в себя, ни в то, что окружало. Старалась загрузить себя работой так, чтобы к вечеру, отупев от усталости, упасть в постель и заснуть до утра без всяких снов. А поговорив с Сашкой, вдруг окончательно поняла: пока все живы, все поправимо. И еще одно важное поняла: беда, случившаяся с тобой, – это полбеды. Настоящая беда – когда плохо твоим родным, за которых душу отдашь по кусочку. То есть она и раньше, конечно, о таком положении вещей догадывалась, а тут осознала ясно и окончательно. Она не имеет права делать больно ни маме, ни сыновьям.

И Людмила Петровна стала жить дальше. Осторожно присматриваться к тому, что рядом, и удивляться, что все как прежде. Даже разрешила себе думать о том, чем займется дальше. Уезжать из Шишима – немыслимо, невозможно, она умрет в любом другом месте, как выдранное с корнем дерево. Но и работы по специальности не найдет ни здесь, ни в райцентре, уж Зинаида Васильевна расстарается. Больше она ничего делать не умела, только учить детей. Других идей не было, хоть торговать иди, как Сашка. И чем все закончится, тоже ясно. Мысли о будущем, и без того робкие и запуганные, обрывочные и слабые, забредали в тупик и там, потыкавшись, скукоживались. Но денег не хватало отчаянно.

К середине июня, как никогда поздно, в палисаднике распустились кусты ее любимой сирени. А надо сказать, что если материнским огородом Людмила Петровна занималась скорее по старой памяти и из уважения к матери, нежели из душевного расположения к сельскохозяйственным работам, то цветы она любила очень. И сирень тоже. В свое время потратила немало сил и времени, добывая правдами и неправдами редкие сорта, выхаживая молодые кустики. «Советская Арктика» – редкий сорт, с белыми махровыми цветами – был ее гордостью и предметом тихой зависти соседей. А рядом цвела темно-лиловая, тоже махровая «Павлинка», цветки которой, в отличие от прочих темных сортов, не выгорали даже в ясную сухую погоду, а срезанные стояли неделю.

Обычно оба куста зацветали в последнюю декаду мая. И то, что нынче они, как никогда долго, стояли с нераспустившимися бутонами, Людмила Петровна восприняла как знак. Недаром в год смерти отца, Петра Николаевича, не зацвела старая, посаженная им яблоня. А на другой год засохла. «От тоски, хорошая моя», – как о чем-то само собой разумеющемся, сказала тогда мать и спиливать засохшее дерево не разрешила. Вот и ее любимые «Арктика» с «Павлинкой» тоже словно замерли в оцепенении, как сама Людмила Петровна. А после Сашкиного отъезда пришла она утром к матери, глядит – а бутоны-то уже вот-вот цветом взорвутся.

Вдыхая запах белых и сине-сиреневых соцветий, Людмила Петровна едва не заплакала. И вдруг принялась ломать ветки то с одного, то с другого куста.

– Людмила, да ты что делаешь-то? – испугалась мать. – Отродясь лишней ветки не резала, а тут…

– Мама, не бойся, все в порядке, – засмеялась Людмила Петровна, пряча лицо в огромной разноцветной охапке и до изнеможения вдыхая запах, по которому всю зиму тосковала. – Я, кажется, придумала!

И мать, впервые за много дней увидевшая на ее лице улыбку, отступилась молча. Лишь смотрела вслед, озадаченно качая головой.

Автобус из Большого Шишима в Горноуральск ходил два раза в день, на утренний она опоздала. Но зато дневной ходил не до автовокзала, где всегда было столпотворение и нервотрепка, а до центра, что соответствовало ее стратегическому замыслу. И уже через три часа Людмила Петровна стояла у выхода из подземного перехода, а рядом, на высоком парапете, на расстеленной газетке лежали букеты свежесрезанной сирени. Каждый был завернут в чистую белую влажную тряпочку. И самое странное, что Людмиле Петровне, выросшей с убеждением, что торговля – занятие, недостойное интеллигентного человека, отчего-то совсем не было стыдно. Было чуть страшновато – а вдруг прогонят милиционеры или еще кто – и весело. А еще очень приятно, потому что, как выяснилось, она придумала очень нужное и полезное дело: при виде ее букетов люди замедляли шаг, улыбались, ахали, качали головами, спрашивали, что за сорта. И начинали шарить по карманам в поисках кошелька. Уже через час девять букетов из десяти обрели счастливых и благодарных владельцев.

Последний, десятый, тоже недолго бы залежался, но тут к Людмиле Петровне подошел пожилой мужчина в видавшем виды, однако чистом пиджачке, аккуратных шерстяных брюках, шляпе и белых кроссовках, придававших его, как говорили ее ученики, прикиду неуместно-молодежный вид. «Наверное, внук отдал», – подумала, улыбаясь, Людмила Петровна.

– «Пока я жив, пока я молод, я буду вечно петь сирень! Весенний день горяч и золот, виновных нет в весенний день», – подойдя поближе, с выражением продекламировал старичок. – Это где же такая красота растет? – поинтересовался он, церемонно приподнимая шляпу. – Ведь не в городе же?

– Нет. Только в Большом Шишиме и только у меня в палисаднике, – не удержалась от хвастовства Людмила Петровна.

– Сударыня, вы такая красивая женщина, – снимая шляпу, отвесил комплимент старичок. Он был лысым, только немного пушка сохранилось за ушами. – Зачем вам это надо?

– Что? – растерялась она, не успев насладиться давно не слышанным ни от кого комплиментом.

– Продавать сирень. Очевидно, у вас материальные затруднения?

– Ну… да, – призналась Людмила Петровна, пытаясь сообразить, куда клонит собеседник. – Так получилось…

– Сударыня, такая красивая женщина, как вы, не должна испытывать материальных затруднений, – продолжил старичок. – У меня предложение: пойдемте ко мне – я живу вот в этом доме. – Он показал рукой на ближайшую пятиэтажку сталинской постройки. – Мы с вами познакомимся, выпьем чаю и…

Рассказа о дальнейших планах нежданного поклонника ее красоты и стихов Игоря Северянина Людмила Петровна дожидаться не стала. Она подхватила последний букет, скомкала газету и бросилась бежать, пробормотав что-то насчет автобуса. Автобус до Большого Шишима отправлялся через час двадцать, и все это время Людмила Петровна пряталась за киоском «Роспечати», опасаясь, что старичок окажется настойчивее, чем следовало.

Ей было смешно и даже приятно. Первый в ее жизни опыт розничной торговли оказался успешным: в кошельке лежали четыреста пятьдесят рублей (девять букетов по пятьдесят рублей, а она еще стеснялась, заламывая такую, по ее мнению, сумасшедшую цену), перед глазами возникали улыбающиеся, довольные люди, а в ушах звучало: «Вы такая красивая женщина». Может, конечно, старичок и с приветом, но то, что она красивая, ей никогда никто не говорил, даже муж в свое время. В общем, мелочь, а приятно. Всю дорогу домой, трясясь в автобусе по разбитой дороге, она прятала лицо в возвращавшийся с ней домой букет «Павлинки», чтобы другие пассажиры не видели ее счастливой улыбки. И бормотала, с трудом припоминая: Сирень и день! Как опьяненно звучите вы в душе моей! Как я на мир смотрю влюбленно, пьян сном сиреневых кистей…»