Невеста-чужестранка - Кэтрин Коултер Страница 7

— Ну, Тайсон, как ты думаешь? — поинтересовался он. — Будешь называть его отныне Великаном?

— О, тетя Синджен, да это просто чудо! Великан! Мне нравится! — засмеялась Мегги.

— Что ж, если он хочет… — ошеломленно пробормотал Тайсон.

Шестнадцатилетний Филипп Кинросс, настоящий красавец, унаследовавший от отца темные волосы и неотразимую улыбку, только головой покачал.

— Не так уж плохо, дядя Тайсон. Флетчер ужасно злился на меня, когда пришлось переименовать моего коня. Честно говоря, я волновался, как бедный жеребец это воспримет, но теперь его зовут Эдвин, и ему это подходит как нельзя лучше.

— А как его звали раньше? — с серьезным видом спросил Тайсон.

Флетчер улыбнулся дядюшке, который всегда был очень к нему добр.

— Клинок, — пояснил Филипп. — Флетчер утверждает, что конь у меня миролюбивый и кличка Клинок его очень раздражала.

Назавтра Великан с Тайсоном в седле скакал позади кареты. В ней сидела единственная пассажирка, десятилетняя дочь хозяина, у которой хватило ума не настаивать на сохранении должности грума. Погода выдалась прекрасная. Легкие белые облачка самых причудливых форм неслись по небу, прилетевший с моря ветерок высушил пот на лбу Тайсона, принося с собой запах полевых цветов. Кое-где виднелись кустики цветущего вереска с бутонами всех оттенков, от фиолетового до белоснежного. Тепло было и на следующий день. К вечеру они прибыли в Килдрамми и сразу увидели с десяток высоких дымовых труб, словно пронзавших воздух, круглые башенки, красовавшиеся на каждом углу огромного квадратного здания, совсем не похожего на более древние замки — возносящиеся к небу каменные строения с щелями-амбразурами, холодные и суровые на фоне шотландского неба, Килдрамми был построен гораздо позже из светло-серого камня и покрыт шифером.

— Нравится тебе замок, Мегги? — спросил Тайсон у дочери, подъехав к карете.

— Он похож на огромного стервятника на берегу моря. А слева этот непроходимый лес… Господи, похоже, каждый ярд прорезан глубокими канавами! Нам нужно их засыпать. Посадить деревья. Уж очень мрачно здесь. Как в страшной сказке. — Она облизнула губы и нахмурилась. — И одиноко. Я даже побаиваюсь немного. Но лес чудесный.

Тайсон, помнивший Килдрамми десятилетним мальчишкой, кивнул:

— Ты права, вид просто уродливый. И ничего-то здесь не растет, на камнях и булыжниках. А канавы, по-моему, просто опасны. В них легко свалиться. Нужно постоянно быть начеку.

С точки зрения его, взрослого мужчины, замок и окрестности были поистине великолепны. Сам он ничего не стал бы менять и был готов осторожно обходить каждый камешек. Но если Мегги желает сажать сады, так тому и быть. Если хочет зарыть все ямы, значит, он это сделает.

— Я узнаю, какие деревья здесь лучше приживутся, — пообещал Тайсон. — Проверим канавы и посмотрим, хватит ли земли, чтобы их засыпать, А ты, девочка моя, поищешь цветы за стенами замка.

Мегги просияла.

— Интересно, — пробормотала она, — есть ли спальни в круглых башенках? Я бы хотела там поселиться.

— Увидим, — неопределенно бросил Тайсон, сообразив, что не должен немедленно соглашаться. Он так и не пришел в себя после недавних событий и, просыпаясь по ночам, содрогался от ужаса при мысли о забрызганной грязью дочери, судорожно цеплявшейся за поручни кареты под проливным дождем и ночующей в конюшне. Будь отцом Мегги Дуглас или Райдер, они наверняка выбили бы пыль из ее юбок!

Тайсон вздохнул. Замок Килдрамми теперь принадлежит ему. Он — лорд Бартуик.

Поздно вечером, когда солнце наконец опустилось за западные холмы и на землю легли сумерки, Мегги сидела на узкой кровати в южной башне и, глядя на внутренний двор замка, мысленно прикидывала, какой цветок украсит клумбу. Ей не давал покоя отцовский гнев. Правда, Тайсон ни разу не сорвался, не накричал на нее, но при этом вел себя так холодно, так безучастно, что от этого становилось еще хуже на душе. Мегги вздохнула и забралась под толстое пуховое одеяло, которое, судя по виду, было старше ее отца, а может, и деда. За ужином отец был неизменно вежлив, как и в Эдинбурге. Ни малейших признаков ярости. Он вышел из себя всего однажды, когда она привязала веревки колоколов к козе, чтобы послушать довольно затейливую мелодию, которую та разыграла как по нотам. Тогда отец отшлепал ее. Уж лучше бы снова заорал, а может, и выпорол. По крайней мере быстрее бы простил. Как-то дядя Дуглас выругал одного из близнецов, Джейсона. Тогда он три раза шлепнул его, стукнул костяшками пальцев по затылку, обозвал идиотом, сунул под мышку и утащил в конюшни. Должно быть, заставил его целый день выполнять обязанности грума. Она ослушалась отца, который, по ее мнению, был ближе к Богу, чем все окружающие. И все же она правильно сделала, что увязалась за ним. Знала, нюхом чуяла, что понадобится ему. Судя по всему, миссис Макфардл ничуть не обрадовалась приезду нового лорда-англичанина и без стеснения награждала его мрачными взглядами. Каждый раз, сталкиваясь с Мегги, она грозно сводила темные брови. Все же у нее хватило терпения неохотно провести их по всему замку и подать ужин. Жаль, что миссис Макфардл ничуть не похожа на ту старушку в придорожной гостинице, где они остановились пообедать. Та погладила Мегги по голове, бормоча нараспев непонятные шотландские слова, наверняка ласковые, потому что «wee gowan», как она позднее узнала у дворецкого, пожилого добряка Паудера, означало «маленькая маргаритка». Отца же она назвала «braw», то есть, по словам того же Паудера, «красавчик». Вряд ли миссис Макфардл считает отца красавчиком, даже после того, как он произнес длинную цветистую молитву перед ужином, который, по твердому убеждению Мегги, вообще не заслуживал никакой молитвы. Омерзительное на вид месиво в ее тарелке, как ехидно сообщила Макфардл, называется хаггис, которым питается каждый добрый шотландец и благодарит Господа за сытную еду. Взглянув на бараний желудок, набитый неприятной коричневатой массой, Мегги поспешно отвела глаза и съела четыре ломтя душистого ржаного хлеба, густо намазанных горчицей. Отец поднес ко рту ложку, поспешно заверил миссис Макфардл, что они плотно пообедали в «Диком гусе», и, давясь, проглотил совсем чуть-чуть, явно считая это своей тяжкой повинностью взрослого. Вечно он заботится о приличиях! На свете нет более вежливого человека. Даже когда бессовестно гонявшиеся за ним дамы, можно сказать, выживали его из собственной гостиной, он все равно был сама учтивость. Что и говорить, он крайне в ней нуждается и рано или поздно это поймет. За ужином обнаружилось, что миссис Макфардл выполняет также обязанности кухарки. Сейчас при одной мысли об этом Мегги еще больше захотелось есть. Желудок громко заурчал. Но она понятия не имела, где находится кухня в огромном, пустом доме, казавшемся старше Нортклифф-Холла, хотя это было не так. Мегги свернулась клубочком, с дрожью представив, что каменные стены башни толще, чем ее нога. Зато то весьма утешительно сознавать, что, когда за ними бушует шторм, она в полной безопасности. А шторм и вправду разыгрался. За окнами жалобно воет ветер, сотрясая ставни. Вот и первые капли дождя застучали по дереву. Одной как-то страшновато. И глубоко внутри, там, куда не проникает тепло одеяла, застыл ледяной холод. В три часа утра — именно в три, потому что как раз в этот момент гигантская молния расколола небо и стал виден циферблат старых часов на каминной доске, — Мегги не выдержала. Ей было так холодно и страшно, что сердце, казалось, вот-вот разорвется. Она схватила с кровати одеяло, покрепче завернулась в него, вышла из спальни и побрела к покоям лэрда, окна которых выходили на разъяренное море. Девочка даже не постучала, просто тихо скользнула внутрь. Очередная яркая вспышка осветила комнату, и Мегги узрела фигуру отца посреди необъятной кровати. Она прижалась к нему и укрылась одеялом. Теперь она спокойна. Все хорошо. Мегги вздохнула и закрыла глаза. Тайсон проснулся рано и не сразу понял, где находится. Шотландия… замок… и кто-то дышит в спину, Мегги! Тайсон улыбнулся. Когда дети взяли привычку иногда залезать к нему в постель, он решил носить ночную рубашку. Он вспомнил, как обрадовалась Мелинда Беатрис, которая незамедлительно сшила ему целых полдюжины. Жена не протестовала против его прежней манеры спать раздетым, потому что так он был воспитан, но Тайсон знал, что она смущается, видя его обнаженным. Похоже, и ему стало легче. Теперь они оба были с головы до ног закутаны в белый батист. Тайсону было также известно, что жена с неохотой исполняет супружеские обязанности. Однажды он услышал, как она жалуется матери. Ему и в голову не приходило, что она не хочет его, потому что сам он умирал от желания коснуться ее, поцеловать, войти в теплое лоно. И всегда считал, что ее застенчивость вполне уместна и прилична, что когда-нибудь Мелинда Беатрис изменится, как назначено Господом и церковью, ибо на супружеском ложе дозволяется все. Но оказалось, что она едва его терпит! И теперь он не мог не думать об этом каждый раз, когда нуждался в женщине. Она едва выносила его. Она леди. Должно быть, все истинные леди таковы. Но потом он вспоминал братьев и их жен. Они вечно ласкали друг друга украдкой и целовались при малейшей возможности. Он старался отбросить крамольные мысли. Недостойные мысли. Богохульные. Не желал в это вникать. Жизнь есть жизнь, а он очень счастлив. В узкие окна струился яркий свет. Невдалеке синела морская гладь, над которой с пронзительными криками носились чайки в поисках завтрака. После жестокого шторма воздух все еще был свеж и холоден и словно впитывал солнечные лучи. Эта неброская красота тронула Тайсона до глубины души. Дар Господень после ночного безумия. Тайсон осторожно отодвинулся от Мегги и увидел, как она, не просыпаясь, перевернулась на другой бок. Он подоткнул одеяло и коснулся губами ее лба. Должно быть, незнакомая обстановка и шторм испугали девочку. Страшно представить, как полыхали молнии вокруг башни! Тайсон нежно провел пальцем по ее щеке. Такая мягкая! Мегги, его дорогая дочь. Даже когда она не слушается, он любит ее и ее братьев так сильно, что гнется под тяжестью этого чувства, цельного и завершенного в своей полноте. Он выпрямился. Килдрамми перешел к нему. Теперь он стал шотландским лэрдом. Тайсон произнес это слово вслух, чувствуя, как оно перекатывается на языке, пропел как волшебное заклинание: