Жена из России - Ирина Лобановская Страница 66

Маша боялась взглянуть на отца.

— Та девочка, которая бывала у нас дома… — неуверенно начал он.

— Да, это я! — сказала Маша. — Теперь, когда, наконец, все всё знают, можно решить кое-какие вопросы. Но еще лучше оставить меня в покое! Поскольку вы все равно никогда ничего не решите!

Отец посмотрел на нее с удивлением.

— Я не очень понимаю, что мы должны решить. Ведь мы уже все давным-давно решили, и наше решение отмене не подлежит. Оно окончательно и бесповоротно. Прошло столько лет… Мы не хотим и не можем ничего менять… А вы… Это ваше личное дело.

— Ах, вы не хотите… — начала Маша и осеклась.

А ведь он прав… Они выбрали себе именно такую, вполне определенную дорогу… Они ее предпочли любой другой… Это проще веника… И какое мне дело до всех до вас, а вам — до меня?..

На пороге комнаты замялась мать с чашками в руках.

Маша торопливо застегнула сапоги, схватила шубку и, не попрощавшись, вылетела на улицу. В лицо больно ударил злобный ветер, обрадовавшийся случайному беззащитному прохожему, над которым можно вволю поиздеваться.

Маня остановилась, задохнувшись.

Да, все правильно… Так оно и должно быть…

Лохматая Вовкина голова над черно-белыми клавишами… Его словно подтаявшие изнутри зрачки…

"Занесло начальную дорогу, заметет остаток понемногу милостью отзывчивой судьбы… Господи, спасибо за подмогу…"

Вслед за мучительно долгой и холодной зимой, наконец, до Москвы долетели влажные добрые западные ветры. Очевидно, от Бертила и Леночки.

Снег начал неохотно темнеть и, расползаясь в грязь, тянуться ближе к земле. Небо распахнулось в вышину и в ширь, окна недоуменно смотрели чудовищно грязными стеклами, а машины снова, собрав всю волю в кулак, двинулись в атаку на безответных пешеходов.

Весна была дружная… Какая глупость! Что за бездарное словосочетание! С кем и почему она вдруг так подружилась?.. С людьми? С солнцем? С вымытыми небесами?

Обдумывая эти вопросы и проваливаясь в бездонные лужи черного тротуара, однажды вечером Маша вдруг увидела на объявлении возле Политехнического Сашину веселую фамилию. Маня неловко споткнулась взглядом о мокрые грязные афиши, облепившие серую стену, зацепилась за них и тормознулась. Отец Александр читал лекцию о церковных праздниках… Батюшка… Подмосковный приход… Помнишь ту Пасху?..

А Володя никогда не упоминал о том, кем стал его лучший друг Мум…

Маша неуверенно толкнула тяжелую дверь, толком не понимая, чего она хочет. Исповеди? Отпущения грехов? О чем она собирается с ним говорить? Что ей нужно обязательно сказать? О чем вспомнить? О чем спросить?

Этот неотвязный страх, такой мучительный синдром завтрашнего дня, о котором говорил Бройберг…

— Саша, ты помнишь меня?

Узкая светлая бородка, все те же длинные волосы… Батюшка внимательно вгляделся в ее лицо.

— Здравствуй… Я видел тебя как-то возле нашего дома… Подходить не стал… Иногда я вспоминаю твои стихи…

— Мои? — удивилась Маша. — Они были очень плохие, слабые… Хорошо, что я быстро это поняла, иначе потратила бы всю жизнь на графоманскую борьбу за строчки в журналах и озлобилась бы вконец…

Саша посмотрел ей в глаза.

— Да, ты потратила жизнь совсем на другое… Но одно удачное стихотворение у тебя все-таки было… Ты его написала Вовке… Во всяком случае, он в этом уверен…

— Какое стихотворение? — прошептала Маша. — Я никогда не показывала ему ни одной строчки… И тебе тоже…

Саша усмехнулся.

— Это чистая случайность. Их нашел Антон и похвалился: видите, дядя Володя, как здорово писала моя мама! Он очень любит тебя… А у Вовки очень хорошая память… Прозвучало действительно на редкость искренне: "И все проклятых двух копеек…" Ты не помнишь?

Понимаешь ли, знаешь ли, помнишь ли… Три глагола плюс частица… И целая жизнь позади…

— Разве они до сих пор видятся с Антошкой? Зачем? И ты… все время говоришь с Володей обо мне? Но… это же невозможно… Почему я всегда все узнаю самая последняя?..

Саша не ответил на ее вопросы. Ясные глаза стали еще яснее, только в самой глубине мелькнула еле заметная насмешка.

— Хочешь, я прочту?

— Значит, у тебя тоже хорошая память… Просто отличная… И никакие склерозы вам всем не грозят… Я не хочу никаких стихов!.. Это глупое детство… О нем давно пора забыть!..

— Ну почему же? — задумчиво не согласился с ней Саша. — Ты странным образом четко спрогнозировала будущее… С тех пор прошло немало лет… Ситуация изменилась. Впрочем, она всегда была одинаковой. Просто ты представляла себе все иначе… Убить веру нельзя, но потерять можно…

Да, все правильно… Она когда-то верила в свои слова. И в свое несостоявшееся счастье. Или ее заставили в них поверить. И раскаяться. С горечью и сожалением. С осуждением и сомнением.

Разве она когда-нибудь распоряжалась своей жизнью? Да ни одной минуты! Кроме одного-единственного последнего мгновения их последней встречи… И она, конечно, по обыкновению перепутала чужие и свою жизни, разные и одинаковые тропинки, обещания и откровения. Зато эти сожаление, горечь и раскаяние принадлежали теперь исключительно ей одной. И только она одна имела бесспорное право на их невыносимую тяжесть.

Она одна… Отныне и во веки веков.