Гордость и соблазн - Эйна Ли Страница 66

— Хани Бер?

— Моя мать. Она ненавидела это имя. — Джош улыбнулся своим воспоминаниям: — Я влюбился в нее с первого взгляда.

— Это довольно странно. Обычно дети принимают в штыки чужую женщину, которая занимает место их матери.

— Я был слишком маленьким, чтобы помнить свою настоящую мать. А вы? Вы часто говорите о своем отце, но никогда не упоминали про мать.

— Она умерла три года назад. Я очень сильно любила ее и не могу забыть, » как ужасно отец с ней обращался.

Эмили охватила невольная дрожь, и ее глаза наполнились обидой и возмущением.

— Я никогда не позволю ни одному мужчине вмешиваться в мою жизнь и уничтожать ее, как отец поступил с моей матерью! Для мужчины, за которого я когда-нибудь выйду замуж, я должна быть важнее всего в жизни — особенно важнее работы.

В ее голосе слышалась такая горечь, что Джош содрогнулся. Он впервые подумал, что разногласия между Эмили и ее отцом гораздо серьезнее обычных денежных недоразумений. Но он совсем не хотел знать, в чем там дело. Его работой было доставить ее домой.

Он снова посмотрел на нее. Эмили продолжала расчесывать волосы, и сейчас они рассыпались по ее плечам, покрывая их, как золотистая мантия.

— Никогда больше этого не делайте, Эми.

— Чего? — не поняла она.

— Не красьте свои волосы.

Ее зеленые глаза посмотрели на него с любопытством. Джош отвернулся и стал укладывать ветки для костра.

Они поужинали вяленым мясом, и, хотя столь скудный ужин не слишком насытил их, эти тонкие полоски говядины помогли обоим заглушить чувство голода.

Едва солнце скрылось за горизонтом, окрестности погрузились в полную темноту. Луна не могла разогнать эту черноту. Эмили удовлетворенно вытянулась на земле, убаюканная безмятежным потрескиванием костра. Конечно, уверенности прибавляло и то, что рядом лежит Маккензи, который не причинит ей вреда.

Она закинула руки за голову и стала смотреть на звезды. Все заботы остались где-то позади — или впереди — и казались такими незначительными под этим бездонным небом. А сейчас, в этот момент можно было просто наслаждаться своим существованием. Вздох удовлетворения вырвался из ее груди.

— Все вокруг такое мирное.

— Вы правда полюбили Запад?

— А что здесь можно не любить? — пробормотала сонно Эмили. — Такие необыкновенные цвета, невообразимые скалы, величественные горы. В такие моменты, как сейчас, все это кажется почти первозданным — нетронутым, нехоженым и не испорченным людьми.

— Вы бы так не сказали, окажись вы здесь лет пять назад.

— Почему?

— Позвольте объяснить: это не Господь сделал пески красными, скорее, это дело рук Джеронимо — и пески окрасила кровь поселенцев, которых он зарезал…

— Кто такой Джеронимо?

— Вы, должно быть, читали о нем в газетах. Он был вождем апачей. Целый год он и его люди вели кровавую резню в этой округе.

— Из всего этого я делаю вывод, что его наконец убили.

— Нет, не убили, всего лишь взяли в плен. Но не раньше чем погибло множество людей.

— Да, эта земля… такая необъятная. Она поглотила эти события, как будто они никогда здесь не происходили, и вернулась к изначальному спокойствию. Такая тишина и… таинственность.

Голос Эмили затих, и она погрузилась в сон…

Почувствовав на себе чей-то взгляд, Эмили медленно открыла глаза и увидела индейца, который смотрел на нее сверху вниз. Его лицо с медным отливом искажала свирепая гримаса. Индеец выглядел устрашающе, но великолепно. Казалось, огонь изнутри накаляет его кожу и раскрашивает полосами лоб и щеки. Прямые черные волосы, перехваченные на лбу красной повязкой, ниспадали на плечи. Орлиные перья, прикрепленные к повязке, свисали на уши. Ее взгляд отметил прекрасные пропорции мускулистого тела, облаченного только в набедренную повязку и мокасины, доходящие до колен. Эмили разглядывала индейца с благоговейным ужасом, пока ее внимание не привлекло мерцание томагавка, висящего на ремне у его правого запястья. Это заставило ее вскочить на ноги.

— Кто вы такой? — Голос ее звучал на удивление спокойно.

— Мои люди называют меня Гайатлай. Бледнолицые зовут меня Джеронимо.

Его голос звучал хрипло, с приятным техасским акцентом. Эмили нахмурилась, смущенная и ошеломленная.

— Вы знаете, мне очень знакомо ваше лицо. Мы когда-нибудь встречались раньше?

— Если бы мы встречались раньше, ты бы не задавала мне сейчас свой дурацкий вопрос.

— Да, я предполагаю, что в ваши намерения входит переломать мне кости в своих объятиях, а потом изнасиловать меня.

Он фыркнул:

— Ты, наверное, напилась сока мескаля, леди. Гайатлай — главный военный предводитель апачей. Он не тратит свое семя на никудышных бледнолицых женщин, которые не брезгуют воровать ожерелья из ракушек у своих родственников.

Эмили в гневе топнула ногой.

— Я не крала денег у моего отца!

— Это ты так говоришь, Золотоволосая-Женщина-Которая-Бесстыдно-Врет.

— Кто вам это сказал? Это мой отец подослал вас? Нет, держу пари, этот пресмыкающийся Маккензи наплел вам про меня невесть что. На будущее, мистер Джеронимо, или мистер Гайатлай, как вам будет угодно, советовала бы вам воздержаться от критики других людей. Ведь сами вы сеете вокруг себя смерть и страдания. В ответ на это индеец заткнул уши.

— Молчи, Золотоволосая-Женщина-Которая-Бесстыдно-Врет! Джеронимо пришел сюда не для того, чтобы слушать болтовню бледнолицей! Это хуже, чем слушать двадцать индейских женщин. Неудивительно, что ни один мужчина не польстился на тебя.

— Подозреваю, это мой отец подсказал вам такое оскорбление. В действительности это несомненная ложь, — заявила Эмили. — Я могу себе выбрать в Лонг-Айленде любого мужчину, какого только захочу.

— Хм-м, — проворчал Джеронимо, скрестив руки на груди. — У апачей воин выбирает себе женщину, а не женщина — воина.

Неожиданно послышалось какое-то непонятное рычание, и индеец, резко оглянувшись, выдернул из-за голенища нож.

— Ш-ш… Джеронимо слышит рычание. Наверное, это волк или медведь.

— Нет, это всего лишь мой желудок. Я до смерти голодна. Индеец яростно посмотрел на Эмили. Ее сердце екнуло, когда он угрожающе шагнул к ней. Но она стояла твердо, храбро смотря ему прямо в глаза. Теперь его лицо было так близко, что девушка могла разглядеть цвет его глаз. Она думала, что у всех индейцев глаза карие или черные; к ее изумлению, у этого были ярко-голубые, как драгоценные сапфиры. Джеронимо протянул руку и коснулся волос Эмили.

— Никогда раньше не видел такой красоты, — произнес он с благоговением. — Шелк цвета зрелых колосьев.

— Вы так в самом деле думаете? — спросила она, польщенная. — Вы уже второй, кто за сегодняшний день мне это говорит.