Дар божий. Соперницы - Ольга Дремова Страница 63

— А почему ты так уверен, что в этом самолёте нет нас со Стасом? Кстати, ты знаком со Стасом? Нет? Милый юноша.

— Ты в том же самолёте, что и Гриша? — Льву стало смешно. Надо же, она сама захлопнула за собой дверцу мышеловки, да ещё и хвалится этим. Поистине нет предела человеческой глупости!

— Точно, — подтвердила Ирка, — я даже представляю, как ты сейчас радуешься этому обстоятельству, считая меня полной дурой.

— А разве нет? — не удержался Вороновский.

— Конечно, самолёт — это как подводная лодка, с него же никуда не деться, правда? Только вся разница в том, что есть такой замечательный город, Франкфурт-на-Майне, тебе это название ни о чём не говорит? — Ира на мгновение замолчала, чувствуя, что на том конце трубки становится жарко. — Правильно, Лёвушка, говорит, потому что всего через несколько минут в этом славном городе наш самолётик будет стоять на земле, словно обыкновенный трамвай, а пассажиры будут разминать усталые ножки.

— И что? — спросил Лев, но ответ он уже знал.

— А то, что в этом городе из самолёта мальчик может выйти, а назад не вернуться.

— Но это по меньшей мере глупо, — пожал плечами Лев, — ты же понимаешь, что я сейчас же, немедленно, не откладывая ни секунды, наберу номер розыска, и вас со Стасом под белы ручки встретят у трапа самолета того самого города, о котором ты говорила?

— Нет, Вороновский, так поступить ты не сможешь, — уверенно произнесла она, — потому что за три минуты такие вещи делаются только в кино. Знаешь, а Гришка ничего, миленький, в тёте Ире просто души не чает, ну да что я говорю, уж кто-кто, а ты-то его в этом отношении понять можешь, правда? — хохотнула она. — Жалко, что у него нет твоих чудесных бархатных глаз, но он тоже по-своему очаровашка.

— Ир, послушай… послушай меня, — голос Льва срывался, заставляя говорить бессвязно, путая и повторяя слова, — оставь Гришку, он же ребёнок, не трогай его. Я тебя прошу, я прошу тебя, Ира, я умоляю тебя!

— Ты никогда раньше ничего у меня не просил, мне нравится, как ты это делаешь, — наслаждалась моментом она. — Твой Гриша так нежен и впечатлителен, он напоминает мне маленького молочного поросёночка. Знаешь, дети тем и отличаются от взрослых, что они не способны на компромисс. Выбор между тобой и настоящим отцом оказался для него непосильной ношей, с которой ему никак не удаётся справиться.

— Но он летит ко мне!

— Скажем так, он летит. Его посадили в самолёт, но сам он ещё ничего не решил.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я хочу сказать, что выбор остался за Гришей. Во Франкфурте мы со Стасом сойдём с самолёта при любом раскладе, но вот вдвоём или втроём — решать будет мальчик, а тебе, Вороновский, останется только ждать. Насильно увести я его не смогу, это ты и сам понимаешь, но если он решит остаться со Стасом, то в Москве ты приедешь к пустому трапу.

— Побойся Бога, Ирина, ведь Гриша совсем ещё ребёнок, что ты с ним делаешь?!

— До Бога далеко, а вот до земли уже не очень. Извини, мы пошли на посадку. Да, у тебя хоть фотография-то мальчика на память останется? Если нет, так я тебе пришлю.

— Что ты за человек?! — прошептал он, закрывая глаза.

— Пусть тебе будет больно, Вороновский! Ты отнял у меня всё: семью, сына, ты растоптал мою любовь и сделал меня в этом мире одинокой. По долгам нужно платить, правда? Особенно если набежали проценты.

Лев услышал, как в трубке что-то щёлкнуло. Сначала наступила тишина, а потом короткие резкие гудки разрезали мир надвое.

* * *

Огромная белая птица коснулась посадочной полосы и стала снижать скорость. От стёкол иллюминаторов отражались яркие солнечные зайчики, а светлая металлическая обшивка самолёта казалась тонким слоем манной каши, размазанной по тарелке.

Было жарко, и от лётного поля, словно от раскалённого утюга, поднимались пласты горячего воздуха. Изображение, разрезанное этим воздухом на несколько горизонтальных слоёв, покачивалось, словно на волнах, и каждый пласт двигался самостоятельно, независимо от других. Картинка смещалась, ломаясь, будто в кривом зеркале, и по временам казалось, что предметы слегка сдвигаются без посторонней помощи, заваливаясь набок и уплывая в сторону.

Вороновские стояли за ограждением, и им хорошо было видно, как белоснежный лайнер описывает круг, занимая приготовленное для него место. Словно устав от долгого перелёта, он не спеша поворачивался вокруг своей оси, разрешая полюбоваться своим белоснежным величием со всех сторон.

Самолёт разворачивался неторопливо, словно перед глазами крутили кинофильм, снятый на замедленную плёнку, но Лев и сам не знал, хочется ли ему, чтобы время летело быстрее или остановилось совсем: до тех пор, пока по трапу не сойдёт последний пассажир, остаётся надежда, что среди них будет его Гришка.

Маришка стояла и щурилась на яркие солнечные лучи. Правой рукой она держала Андрейку, а левая была непривычно сиротливо опущена вдоль тела. Когда мальчишки были маленькими, они, смеясь, тянули её за руки в разные стороны, требуя свою половину мамы в личное пользование, Маришка улыбалась им и просила не разорвать её по случайности на две равные части. И вот теперь, с исчезновением Гришки, она чувствовала, что её действительно разорвали надвое. Её мысли, её душа были там, с сыном, попавшим в беду, а здесь была только телесная оболочка.

Андрейка держал мать за руку и даже не замечал, как всё сильнее и сильнее сжимал её ладонь. Он помнил разговор с Гришкой в тёмной спальне их квартиры. Он не может не вернуться, где бы он ни был, где бы он сейчас ни находился, потому что всегда, на всю оставшуюся жизнь, до самой смерти, их двое.

— Мама, я знаю, Гришка там. — Андрейка ещё сильнее уцепился за Маришкину руку, и она почувствовала, какая горячая и мокрая ладошка у сына.

— Я тоже верю в это, сынок, — тихо проговорила Маришка, и Андрейка увидел, как по щеке матери побежала прозрачная дорожка.

По трапу начали спускаться пассажиры. Большие и маленькие, с сумками и налегке, они напоминали муравьёв, спешащих к основанию своего домика. Выстроившись ровной дорожкой, люди сходили вниз, рассыпаясь у нижней ступеньки трапа на небольшие группки. Время шло, поток пассажиров постепенно редел, превращаясь из бурливой реки в тоненький ручеёк, но Гришка так и не показался. Ручеёк сузился и высох окончательно, оставив после себя безбрежное поле безнадёжности.

— Нет! — тихонечко прошептал Андрейка и крутанул головой из стороны в сторону.

— Значит, он так решил… — проговорил Лев, и первый раз в жизни Андрейка увидел, что отец тоже умеет плакать.

— Я не верю в это, — вдруг сказала Маришка. Глаза её были сухими, а на щеках горели два ярких пятна. Глядя Льву в лицо, она твёрдо и уверенно произнесла: — Он наш сын, и он Вороновский, а значит, этого не может быть.

Маришка и Лев смотрели друг на друга, боясь разорвать нить, соединяющую их в этот миг и отказываясь верить в происходящее. Всё было кончено.