Солнце тоже звезда - Никола Юн Страница 6

Он достает из шкафа стакан, наливает в него воду из-под крана и пьет, потому что хочет побесить мать. Она открывает рот, чтобы произнести: «Нет.

Пей из фильтра», но тут же его закрывает. Чарли делает три быстрых глотка и, опустошив стакан, ставит его в шкаф. Немытым. Дверцу шкафа оставляет распахнутой.

– Умма ^[4], оставь его в покое, – говорю я ей после того, как брат уходит.

Я зол на него и зол из-за него. Чарли трудно вынести критику родителей. Я лишь могу догадываться, какая это засада – целый день работать в магазине с отцом. Готов поспорить, папа отчитывает его в любую свободную минуту: когда не приходится улыбаться покупателям и отвечать на вопросы о накладных прядях, маслах из чайного дерева и уходе за поврежденными волосами. (Мои родители держат специализированный магазин косметики для афроамериканцев. Он называется «Красота черных волос».)

Мама открывает пароварку, чтобы проверить, готовы ли пельмени. Ее очки запотевают. В детстве меня всегда это веселило. Мама специально делала так, чтобы очки запотели как можно сильнее, а потом притворялась, будто не видит меня. Сейчас она просто снимает их и протирает полотенцем.

– И что случилось с твоим братом? Почему он не справился? Он всегда справлялся.

Без очков она выглядит моложе, симпатичнее. Странно ли считать собственную маму симпатичной? Вероятно. Уверен, что эта мысль никогда не приходит в голову Чарли. Все его девушки (все шесть) были очень миленькими и пухленькими белокожими блондинками с голубыми глазами. О, нет, вру. Была одна девчонка, Агата. Она стала последней, с кем он встречался в школе, перед тем как поступить в университет. Глаза у нее были зеленые.

Мама снова надевает очки и ждет ответа. Я должен найти для нее ответ. Она не выносит неопределенности. Неопределенность – ее враг. Думаю, это потому, что она росла в нищете в Южной Корее.

– Он всегда справлялся. Что-то случилось.

И теперь я чувствую еще большее раздражение. Может, ничего с Чарльзом и не случилось. Может, он вылетел из университета просто потому, что ему не нравились занятия. Может, ему не хочется быть врачом. Может, он вообще не знает, чего хочет. Может, он просто изменился. Но в нашей семье меняться не позволено. Мы обязаны выучиться на врачей! Мы встали на этот путь, и сойти с него так просто не выйдет.

– Вам, мальчики, легко тут. Америка сделала вас нежными.

Если бы всякий раз, когда я слышал это, у меня появлялась еще одна извилина в мозгу, я был бы чертовым гением.

– Мы родились тут, мама. Мы всегда были нежными.

Она усмехается.

– Что насчет собеседования? Ты готов? – Она обводит меня взглядом, и то, что она видит, ее не удовлетворяет. – Тебе бы постричься перед ним.

Уже несколько месяцев она настаивает, чтобы я избавился от своего короткого хвостика. Я издаю звук, который одновременно значит и согласие, и несогласие. Она ставит передо мной тарелку с манду, и я ем их молча. Из-за важного собеседования родители позволили мне сегодня не ходить в школу. Сейчас только восемь утра, но я ни за что не соглашусь остаться дома еще на пару часов и вести все эти разговоры. Прежде чем я успеваю сбежать, мама вручает мне кошелек.

– Anna ^[5] забыл его взять. Отнеси ему.

Я уверен, что она собиралась отдать его Чарли, когда тот собирался в магазин, но забыла из-за той истории на кухне.

Я беру кошелек, хватаю свой блокнот и тащусь наверх одеваться. Моя спальня – в конце длинного коридора. Я прохожу мимо комнаты Чарли (дверь, как обычно, закрыта) и родительской спальни. У стены стоит парочка нераспакованных маминых холстов. Сегодня у нее выходной, и, готов поспорить, она предвкушает, что проведет день в одиночестве за рисованием. Последнее время она рисует тараканов, мух и жуков. Я посмеиваюсь над ней. Говорю, что сейчас у нее Эпоха Мерзких Насекомых, но она нравится мне даже больше, чем Эпоха Абстрактных Орхидей, которая закончилась несколько месяцев назад.

По пути в свою комнату я делаю небольшой крюк, заглядывая в пустую спальню, которую мама использует в качестве своей арт-студии. Мне интересно, нет ли там новых рисунков. И точно: она нарисовала гигантского жука. Сам холст не очень большой, но жук занимает почти все свободное пространство. Мамины рисунки всегда были яркими и красивыми. И ее затейливые, почти анатомические изображения насекомых получаются просто великолепными. Гигантский жук выполнен в темных перламутровых оттенках зеленого, синего и черного. Панцирь жука сверкает, словно масло, разлитое на воде.

Три года назад папа сделал маме сюрприз на день рождения – он нанял в магазин помощника на полставки, чтобы она могла сидеть дома несколько дней в неделю. А еще он купил для нее набор масляных красок и несколько холстов. Я никогда прежде не видел, чтобы мама плакала от радости. С тех самых пор она очень часто рисует.

Оказавшись у себя в комнате, я в десятитысячный раз (плюс-минус) задумываюсь о том, как сложилась бы мамина жизнь, если бы она осталась в Корее. Какая бы ее ждала судьба, если бы она никогда не познакомилась с моим папой? Если бы у нее не появились мы с Чарли? Стала бы она художницей?

Я надеваю новый, сшитый на заказ серый костюм и красный галстук. «Слишком ярко», – сказала мама, когда я примерял его в ателье. Очевидно, она думает, что только картинам позволено быть яркими.

Я заявил, что красный цвет поможет мне выглядеть увереннее. Сейчас, когда я смотрю на себя в зеркало, я должен признать, что действительно выгляжу уверенно и изысканно (да, изысканно). Жаль, что я одеваюсь так ради этого собеседования, а не ради действительно важного лично для меня события. Я смотрю прогноз погоды в интернете и решаю, что пальто мне не понадобится. Сегодня обещают до двадцати градусов выше нуля – идеальный осенний день.

Хоть я и раздражен тем, как мама повела себя с Чарли, я целую ее и обещаю постричься, а потом выхожу из дома. Сегодня днем моя жизнь запрыгнет в Поезд, направляющийся к станции Доктор Даниэль Чжэ Хо Бэ, но до того самого часа этот день принадлежит мне. Я займусь тем, чем мне подскажет заняться мир. Я представлю, что я в гребаной песне Боба Дилана – я последую за ветром ^[6]. Я буду представлять, что будущее – это широко распахнутая дверь и случиться может все что угодно.