Главная роль - Татьяна Успенская Страница 6

– Не состоялась, – вылезло Алесино слово.

И, лишь произнесла его вслух, поняла, как оно задело её – до сих пор спазм глотку сжимает.

– Чего это «не состоялась», а? – спросил Гоги.

– Актриса из меня не получилась, – уточнила она.

– А-а! – Он зевнул. – Значит, «как актриса не состоялась»? А когда же ты до этого додумалась, а?

– Чего думать, санитарка в больнице, старуха-уродина, продавщица-воровка… – старательно перечисляла она свои роли.

– Раневская тоже не состоялась? – индифферентно спросил Гоги.

Лиза поперхнулась чаем.

– Причём тут Раневская? Она моя главная…

– Это и ежу ясно, кто она для тебя, не то что мне, матёрому волку. Все её роли, девочка, по определению проходные, характерные, но их обычная актриса не сыграет, а голубые роли манекенов, в простонародье именуемые главными героинями, могут сыграть и бездарности. Лупи глаза на героя-любовника, падай вовремя в обморок, вздыхай в паузу. Тьфу! Да, Раневская играла роли проходные, смешная она, наивная, но по меркам глубины… она – актриса масштаба Чаплина.

– Вот тебе и поворот! – пробормотал отец. – Ты что, мать, опять ревёшь? – спросил грубовато. – Просто фабрика слёз. – Он сжал руку жены.

А мать руку выпростала и торопливо стала собирать новый бутерброд.

– Раневская – актриса трагедийная, драматическая, – продолжал, почему-то волнуясь, Гоги. – А её использовали на один процент, осталась не востребована! Ты большая актриса, Лиза. И я не хочу, чтобы ты осталась невостребованной. Я пришёл предложить тебе главную роль.

– Манекена? – собрала она силы в насмешку. Крутились перед ней Чеховские, Горьковские главные героини, звучали их голоса, и сыпались лепестки вишенных цветков, и сочились водой стены ночлежки.

Гоги рассмеялся.

– Молодец, девочка. – И принялся за следующий бутерброд. По очереди подолгу разглядывал родителей и её. Прожевав, сказал: – Породистая у тебя семья.

– Борзых щенков производит, – снова не удержалась Лиза.

Он кивнул.

– Вот-вот. Завтра в одиннадцать чтение новой пьесы, прошу тебя, не опоздай.

– Я ушла из театра, Георгий Кириллович. Это не шутка, не игра. Мне не нравится моя прошлая жизнь, и я решила начать новую.

– Ты это всерьёз?! – взревел он. – Ты с ума сошла?! Ты самая яркая во всём театре. Да, я тебя придерживал. Да, я тебя настаивал…

– Но я не настойка. И много лет я ждала ролей. И, как пёс, ждала доброго слова. Поздно. Переждала. Я хочу прожить свою жизнь, не чужие.

– Доченька! – раздался крик матери.

– Доченька! – вторил ей отцовский рык.

– Вот видишь, родители тоже ничего не понимают.

А она легко засмеялась. Наконец спазм разжал её, и пропали нарядные героини. Наконец она поняла.

– Вот-вот, именно это! Я хочу прожить свою жизнь, не чужие, – повторила уже осознанно. – И папка сказал сегодня: я роль мамочки играла в семейной жизни. Я много лет играю чужие роли, живу чужие жизни. А я-то сама – кто, а какая-такая жизнь – моя?

– Ну и кто ты? – сердито спросил Гоги.

– Пока не знаю. Разве не интересно хоть и не на старте жизни, а понять всё-таки: кто я?

– Ты сошла с ума! – повторил Гоги очень тихо. – Я вдруг очень устал, и у меня совсем нет сил объяснить тебе, доказать тебе, что ты актриса – от Бога, это твоё призвание, это твоя единственная судьба. И ты – единственная женщина, которую я встретил… и если бы ты…

– Что?! – вырвалось у неё и у матери.

Перед глазами заплясали кляксы красок.

Размываются друг другом, смешиваются в причудливые оттенки и сочетания, рассыпаются.

Происходит что-то странное с той минуты, как Алесь взялся уходить от неё, а Гриф стал громко бить хвостом по полу.

Сейчас Гриф вдруг уткнулся в её колени лобастой мордой и мягко зубами прихватил её руку.

Она пришла в себя. Потрогала голову, провела по лицу.

– По-моему, я сегодня сошла с ума.

– Нет, ты не сошла с ума. – Оказалось, у Гоги совсем нет голоса, и нужно догадываться, что он говорит. – Если ты уйдёшь, я погиб, я не смогу быть режиссёром. Ты все эти годы делала меня всемогущим.

– Где же ты, сынок, был раньше? – перебил его отец. – И почему держал её в чёрном теле?

– Съели бы!

– Кто? Кого? – пробормотал отец.

– Бабы. Её. Берёг я её. Охранял. Ждал часа.

– И чем же этот час отличается от предыдущих? Или теперь они её не съедят?

– Теперь я могу защитить.

– Не понимаю, – сказал отец. – Как это?

– Я пришёл делать ей предложение. Зачем ей такой молодой? Он же в ней ничего понять не может!

– Простите, а разве вы не женаты? – осторожно спросила мама.

– Дурдом, – пробормотала Лиза. Ни в одной самой хлёсткой мелодраме такого не увидишь: чего тут только ни намешано в одном действии!

– А я ушёл из семьи.

– Когда?

– Сегодня днём. Перед спектаклем. Я сказал жене: «Не могу больше врать, много лет люблю другую».

Лиза замотала головой.

– Дурдом! – повторила она. – Мне нужно срочно спать. Я ничего не понимаю. – Она встала, и Гриф закрутил хвостом.

– Лиза, подожди! Вот при родителях прошу: разойдись с Алесем, выйди за меня. Не уходи из театра. Лиза! Роль не манекена, характерная, противоречивая. Только для тебя. Кроме тебя никто не сыграет.

Никак не могла выбраться из вязкости путаницы и осознать происходящее.

– Пожалуйста, дайте дочке выспаться. Вы же видите, она совсем не в себе. Ведь завтра наступит, – жалобно говорит мама.

– Ты придёшь завтра? – спрашивает Гоги. – Скажи, что ты придёшь, и завтра наступит! – повторил он мамины слова. Обеими руками Лиза держится за Грифа. – Я позвоню тебе утром!

Гоги идёт к двери. И Гриф, выскользнув из её рук, спешит за Гоги, размахивая пушистым хвостом.

И все они гуськом следуют за Гоги и Грифом в переднюю.

– Я завтра позвоню, – последнее, что слышит она в этот день.