Крик души - Льюис Сьюзен Страница 6

Он словно наяву услышал ее веселый детский смех, почувствовал прикосновение ее рук, обхвативших его за шею, уловил ее сладкий аромат, когда он укладывал ее спать. Повзрослев, она кричала в припадке подросткового гнева, пела во весь голос, когда он просил ее перестать, дерзко спорила в вопросах, в которых ничего не смыслила. Она всегда была упрямой и самоуверенной, но при этом щедрой и великодушной. Она доводила его до предела терпения и одновременно заставляла тонуть в чувстве любви и гордости, и его всегда переполняло желание защитить дочь. Никто и никогда не проникал в его сердце так глубоко, как она, и маловероятно, чтобы это вообще было возможно.

Услышав, что жена вышла в холл, он закрыл дверь и повернулся к ней. В эту секунду Адель увидела на его лице следы всех прожитых пятидесяти двух лет.

— Я не хочу обсуждать это сейчас, — заявил он. — Я только могу сказать, что не собираюсь делать вид, будто рожать в ее возрасте — нормально, и точно так же я не намерен терпеть это трусливое подобие мужчины в качестве зятя.

Никки быстро шла к мосту Палтни. Это место она полюбила с того момента, как только они переехали в Бат, полюбила затейливые магазинчики по обе стороны узкой дороги, как на Понте Веккьо во Флоренции, и окружающую его романтическую атмосферу, которая, казалось, поднималась от бурлящей внизу реки.

Дойдя до ступеней, ведущих к кафе и маленькому парку под мостом, она сбежала по ним и направилась к плотине. Вокруг было много людей — главным образом туристы, а также пожилые пары, выгуливавшие собак, и группа молодых мамочек (возможно, на самом деле это были няньки): они сидели на расстеленных на траве одеялах со своими подопечными, окруженные стеной разных игрушек и детских колясок. Проходя мимо них, Никки улыбнулась и сдержала всхлип, но никто не обратил на нее внимания.

Дойдя до своего любимого дерева — гигантского клена с ветвями, нависавшими над травой, словно широкий, покрытый листвой зонтик, — она тяжело опустилась на землю под ним и начала рыться в сумке, пытаясь отыскать блокнот и ручку. Нащупав, она вытащила их и со вздохом облегчения оперлась затылком о чешуйчатую кору, словно наконец обрела способность дышать или обнаружила небольшое сокровище, которое считала потерянным.

Несколько минут она сидела с закрытыми глазами, пытаясь отключиться от всего, кроме шума играющих детей и воды, с плеском срывающейся с плотины. Она уловила густой запах земли и свежескошенной травы, теплые лучи осеннего солнца пытались найти ее, пробиваясь сквозь разноцветную массу листьев клена.

Наконец буря в ней начала стихать, и она позволила себе открыть глаза. Никки все еще сердилась и обижалась, но больше всего ее переполняла решимость не позволить горечи прошлого часа обосноваться в сердце — из боязни, что оттуда кровь донесет это чувство к ребенку. Было важно, жизненно важно, чтобы его невинная крошечная жизнь ни на йоту не соприкоснулась с отрицательным отношением ее родителей или негодованием, которое она испытывала.

Открыв блокнот, Никки достала из него драгоценную фотографию первого снимка УЗИ и почувствовала, как сердце переполняет любовь. Она знала, что носит под сердцем мальчика, но еще не говорила об этом никому, даже Спенсу. Она хотела рассказать ему сразу, когда узнала, но затем какая-то ее часть воспротивилась. Пусть на какое-то драгоценное, короткое время это останется тайной между ней и ребенком. Возможно, потом, когда он родится, будут и другие тайны, но эта была особенной, потому что была первой и появилась в то время, когда они были еще единым целым.

Беременность доставляла ей удовольствие. Ощущение того, что она носит ребенка, было настолько приятным и нежным, таким обогащающим, что она могла только дивиться подобному чуду. Весь мир казался ей теперь иным. Все было особенным, начиная с воздуха, который она всегда воспринимала как нечто само собой разумеющееся, и заканчивая прохожими, встреченными ею на улице, и пением птиц, и приближающейся бурей. Никки чувствовала себя сильной и храброй. Она совершенно не испытывала страха перед материнством, даже в тот момент, когда узнала, что беременна. Конечно, все получилось совершенно случайно, но с той минуты, как она увидела две синих полоски на тесте, она хотела ребенка больше всего на свете. Даже больше, чем Спенса, хотя он занимал второе место с очень небольшим отрывом. Кроме того, он столь же сильно хотел стать отцом, сколь она — матерью, и это было просто замечательно.

Она открыла блокнот на новой странице и, положив на колени, начала писать.

«Мой любимый Зак (это имя они со Спенсом договорились дать ребенку, если родится мальчик)!

Сейчас я сижу под деревом рядом с плотиной Палтни в Бате. Это красивый красный клен, и, пока я пишу, его листья меняют цвет и медленно планируют на землю, словно фрукты из бумаги. Мне кажется, я слышу, как они перешептываются, пролетая мимо. Когда ты родишься, я принесу тебя сюда, чтобы ты смог поиграть на траве и полюбоваться листьями. Я представляю твой восторг, и мне захочется громко смеяться, когда я буду смотреть, как ты гоняешься за птицами и кричишь от радости.

Однажды, много-много лет спустя, когда меня уже не будет, ты сможешь приехать сюда с этим письмом и понять, что мы сидели здесь вместе, когда я писала его. К тому времени ты станешь взрослым мужчиной, возможно, у тебя уже появятся собственные дети, и ты сможешь поделиться с ними своими чувствами. Я думаю, это будет нечто особенное.

Память о сегодняшнем разговоре с моими родителями давно сотрется, возможно, даже позабудется. Моя мать считает, что я не справлюсь, но она не права. Она говорит, что я слишком молода, чтобы жить собственным умом, но и тут она ошибается. Сегодня я поставила их перед выбором: они должны или принять тебя, или потерять меня. Они выбрали, мне пришлось уйти. Они решили больше не давать мне денег и, судя по всему, любви тоже, чтобы заставить меня подчиниться их желаниям, но я не подчинюсь. Мы не нуждаемся в их поддержке, чтобы выжить, мой любимый. Нас трое: ты, я и папа — и независимо от того, какие сюрпризы приготовила нам жизнь, мы найдем способ справиться со всеми трудностями».

К Никки, подпрыгивая, приблизилась общительная собака. Пришлось прерваться, почесать пса за ухом и улыбнуться владельцу. Возможно, Заку тоже захочется собаку, подумала она. Не сразу, потому что пока они не могут себе это позволить, но позже, когда у нее и Спенса все будет хорошо с работой… Никки быстро поняла, что, зарабатывая на хлеб писательством, у нее будет одно большое преимущество: она сможет сидеть дома с ребенком и одновременно работать.

Она задалась вопросом, какой карьерой мать пожертвовала ради нее. Уж точно не занятиями йогой, которые Адель в настоящее время давала в зале на улице Уидком Парейд. И не искусством составления букетов, которому она училась целый год в университете «Бат Спа», как только они переехали сюда. Но, что бы это ни было, она явно об этом горько сожалеет. Когда все утрясется и они поймут, что готовы простить друг друга, она попытается не чувствовать себя виноватой за то, что в какой-то степени разрушила жизнь матери. В конце концов, решение принимала не она, поэтому как она могла быть виноватой? Тем не менее она обижалась и сердилась на мать за то, что та, в свою очередь, негодовала на нее за сам факт рождения; и ей было горько от того, как отец открыл ей дверь, словно выгоняя.