Сердце язычницы - Патриция Мэтьюз Страница 6

За первые две недели миссия Джэггара в Хана не увенчалась успехом. Его усилия встречались здесь без враждебности, но с полным равнодушием. Однако это не смутило пастыря.

Мало-помалу Джэггар решил, что темные силы сговорились испытать его, постоянно посылая искушения. Уже целый год он не прикасался к женщине, хотя и был в самом расцвете сил. В свои тридцать семь Джэггар сохранил здоровье, ел мало, совсем не пил и, казалось бы, мог успешно бороться с любым искушением. Однако в мягком климате Мауи желания обретали особую интенсивность. Все распаляло их: и аромат экзотических цветов, и вид небольших крепких грудей островитянок, их золотистых ляжек, то и дело мелькавших в разрезе капа. Как ни молился Джэггар, как ни умерщвлял плоть, она лишь пуще вожделела запретного плода.

Неудовлетворенная похоть превратила в ад его ночи. Потеряв сон, он бродил по белым пляжам, озаренным луной, пока не валился с ног от изнеможения. В такую-то ночь и подстерегла Джэггара дьяволица по имени Моана.

Это случилось недалеко от деревни. Из-за деревьев появилась женская фигура и заступила Джэггару дорогу. Как и все женщины, Моана носила лишь тонкую капа, и в свете луны миссионер хорошо видел ее округлые, красивые груди. Они почти касались его – так близко она подошла!

Ему показалось, что темные глаза девушки светятся в полумраке, когда она обратилась к нему на местном наречии. Джэггару легко давались языки, и он, уже освоившись в Хана, понимал островитян. Девушка сказала, что зовут ее Моана, что он первый белый мужчина, которого она встретила, и что она почтет за честь познать физическую радость со служителем белого бога.

– Оставь меня, прочь, искусительница! – в отчаянии вскричал Джэггар, теряя голову, так как желание клыками вгрызлось в его плоть. – Я дал обет не знать плотских утех и не нарушу его за все блага мира!

Моана только улыбнулась. Взяв его безвольную руку, она положила ее на свою теплую упругую грудь. Слова застряли у миссионера в горле. Он последовал за девушкой к ближайшей рощице, в густую тень, подальше от лунного света, но не от глаз Божьих! Под деревьями Моана развязала узел капа. Легкая ткань скользнула на траву. Глаза миссионера так и впились в темный треугольник волос в развилке ее бедер, все мысли о воздержании вылетели у него из головы.

Издав страдальческий стон, Джэггар сорвал с себя одежду. Голый, до предела возбужденный, он бросился к Моане. Та увлекла миссионера на траву и змеей обвилась вокруг него, приняв его измученную вожделением плоть.

Ощутив себя внутри жаркого, словно пульсирующего лона, миссионер забыл обо всем. Моана, воплощение плотского греха, отвечала толчком на каждый толчок, изгибалась дугой, отдавалась и брала, полностью превратив Джэггара в инструмент наслаждения. Лишь после финального спазма он отчасти избавился от наваждения, но тут обнаружил, что остался один. Дьяволица исчезла, оставив его опустошенным физически и морально.

Миссионер, дрожа, поднялся на колени и воздел сцепленные руки к небесам в беспросветном отчаянии.

– О Боже всемогущий! Отец небесный! Прости мне этот грех, ибо я противился ему, сколько мог! Я порочен, грешен до мозга костей, но встану на путь искупления! Я не согрешу больше, на коленях в этом клянусь! Отныне благочестие станет моим единственным уделом. Чтобы загладить грех, я удвою усилия на благо Твое!

Увы, впоследствии он грешил снова и снова! Стоило только Моане попасться ему на глаза, Джэггар уступал соблазну и совокуплялся с ней. Он честно пытался противостоять греху: коленопреклоненно молился часами, произносил пылкие речи перед теми немногими, кто соглашался его слушать, постился так долго, что изнурил себя даже больше, чем желал, превратившись в ходячий скелет. Однажды, полубезумный от голода и отчаяния, Джэггар вспомнил библейское изречение «Если правый глаз твой искушает тебя, вырви его» и чуть было не последовал ему. К счастью, он впал в голодное беспамятство раньше, чем искалечил себя.

Но все было тщетно – проклятая Моана имела над ним больше власти, чем молитвы. По иронии судьбы, как раз в тот момент Джэггар получил заказанную в Новой Англии партию платьев, известных как «матушка Хаггард». Эти длинные серые бесформенные одеяния, наглухо закрытые у шеи и на запястьях, полностью скрывали фигуру. Такой наряд церковь находила единственно возможным для обуздания природного распутства островитян. Джэггару удалось убедить Моану надеть такое платье. Девушка, сочтя это эротической прихотью миссионера, согласилась. Он же надеялся, что ее примеру последуют другие.

Но и эта надежда не оправдалась. Пришлось сложить платья в сундук, где их вскоре покрыла плесень...

Громкие крики вернули миссионера к действительности. Это Лопака со своим отрядом выскочил из кустов и ворвался в толпу, окружившую тело Коа. Идея принадлежала меднокожему туземцу. Он считал, что смерть молодого вождя смутит и деморализует его подданных, сделав их легкой добычей. Лопака рассчитывал занять место Коа.

Однако вскоре Джэггар, внимательно наблюдавший за схваткой, понял, что затея не принесла ожидаемого результата. В своем самомнении Лопака не учел всеобщей любви к Коа. Подлое убийство привело воинов Хана в ярость. Горя жаждой мести, они теснили горстку приспешников Лопаки, и не вызывало сомнений, что вскоре те обратятся в бегство. Джэггар хорошо видел могучего Лопаку. Он дрался отчаянно, но исход сражения был предрешен.

Миссионер не на шутку испугался. Ближайшее будущее не сулило ему ничего доброго: разделавшись с отрядом Лопаки, островитяне вполне могли обратить неутоленный гнев против единственного оставшегося на виду чужака – Исаака Джэггара. Ведь они знали о его встречах с Лопакой.

Решив, что лучше временно отступить, чем потерять все, в том числе жизнь, миссионер в спешке покинул место событий и укрылся в роще. Он знал, что туземцы не злопамятны и великодушны. Во время сражения все видели Джэггара, значит, никто не свяжет его с похищением девушки. Через пару дней на острове снова воцарятся мир и покой. Лилиа и Коа уже не окажут ни на кого дурного влияния, и вот тогда пробьет его час.

Лопака поразился, заметив, что в битве наступил перелом и удача отвернулась от него. Он попросту не учел такой возможности, ибо считал, что жителей Хана охватит паника и смущение после гибели вождя. И на то была причина. Когда Камехамеха стал королем Сандвичевых островов, народ понемногу утратил прежнюю воинственность – размяк, как говаривал Лопака. Пример подавал сам повелитель, слишком добрый и мягкий. От былой славы и доблести не осталось и следа.

Так думал Лопака, пока не убедился в обратном. Он и небольшой отряд его приверженцев были атакованы с яростью. Мало-помалу их оттесняли к пляжу.

Неистовый гнев захлестнул Лопаку. Как? Уничтожить Коа, захватившего власть, по праву принадлежавшую ему, и не добиться победы в каком-то жалком сражении, когда до цели рукой подать?! Лопака скрежетал зубами, крушил всех, кто попадал под руку, устилал землю телами, но интуитивно догадывался, что все бесполезно. Затуманенные яростью глаза прозрели, и Лопака увидел, что его отряд полностью перебит и он сражается в одиночку. Окончательно опомнившись, Лопака понял, что вскоре разделит участь других. Зная, что есть только один выход, Лопака решил прибегнуть к нему.