Дар божий. Соперницы - Ольга Дремова Страница 6

В комнате был полумрак, горело только бра, прикрученное над креслом. В углу, около телевизора, стояла полностью наряженная новогодняя ёлка, под потолком висели разноцветные блестящие полоски мишуры. Все дожди ребята соединили в одну длинную цепочку, которую протянули, хаотично зацепляя за все предметы, находящиеся в комнате. Блестящие полоски, идущие из угла в угол, перекрещивались под потолком самым неимоверным образом, сплетаясь в блестящий шатёр звёздного неба. На пересечениях сверкающих гирлянд мальчишки прикрепили ёлочные шары, зацепив их скрепками. На оконном карнизе висела музыкальная цепочка мелких лампочек, которая могла мигать цветными огоньками в такт повторяющейся известной рождественской песенке.

Вороновский включил музыкальную гирлянду и погасил бра. Комната стала напоминать пещеру Аладдина, усыпанную блеском золота и драгоценных огней. Подойдя обратно к Маришке, он сел рядом с ней на диване и, не переставая смотреть в её блестящие глаза, начал не спеша, наслаждаясь каждым мигом, расстёгивать на ней мелкие пуговки блузки. Наверное, посадить их в таком количестве всего на одну кофточку придумал или очень большой шутник, или мужененавистник — кто-то из двух. Пуговки были маленькими и кругленькими, они выскальзывали из пальцев, не желая расставаться с петельками.

— Как ты со всем этим справляешься, ума не приложу, — прошептал со смехом Лёвушка. — Сколько же вы, женщины, сами себе придумываете лишней заботы!

— Во-первых, милый, совсем не факт, что эту модель придумала женщина, а во-вторых, если бы я расстёгивала все эти бусинки каждый раз, когда влезаю или вылезаю из блузки, у меня бы не хватило времени ни на что. Всё гораздо проще, — прошептала она, увидев вопросительный взгляд мужа, — я снимаю и надеваю её через голову, не расстёгивая.

— Ах ты, коварная женщина, что же ты не сказала мне об этом сразу? — прищурил глаза Лев.

— Потому что тебе важен результат, а мне приятен сам процесс, — заявила нисколько не смутившаяся Маришка.

Вороновский уже заканчивал своё увлекательное занятие, когда зазвенела телефонная трубка.

— Очень вовремя, — изрёк он, — я несказанно рад вашему звонку. Как же я, старый дурень, позабыл его отключить? Не будем брать, потому что никого нет дома, а кто есть, тот давно крепко спит, правда? — посовещался он с Маришкой.

— А если что-то важное? — предположила она.

— Всё самое важное находится у меня в руках и ещё там, за стенкой, — сказал он и уткнулся в бархатное плечо Маришки.

Телефон продолжал настырно дребезжать, выводя птичьи рулады.

— Любой человек, поняв, что трубку не берут, давно бы прекратил нарушать покой мирных граждан. Этот же либо настырный, либо попросту нетактичный, — резюмировал он, с досадой глядя на не прекращающую пищать трубку.

— Возможно, это звонит тот, кому необходимо нас услышать, такое тоже может быть, — сказала Марина. — Лёвушка, ты возьми, на всякий случай, трубку, а то ведь потом сам будешь голову ломать, кто звонил.

— В следующий раз я его заранее выключу, за три дня вперёд, — обиделся на телефон Лев, но трубку всё же снял.

— Алло! — несколько недружелюбно произнёс он, но, услышав голос на другом конце трубки, тут же сменил интонацию.

— Лёвушка, это ты? — Голос женщины звучал то ли расстроенно, то ли просто была плохая слышимость в трубке.

— Я, Верочка Семёновна, здравствуйте.

— Лёвушка, я звоню вам не из дома. Мы с Юрой в больнице.

— В какой больнице? — опешил Лев. — Что случилось?

— Не перебивай меня, у нас очень мало времени. Юру забрали несколько часов назад с сердцем по «скорой», по дороге врачи сумели вытащить его из состояния клинической смерти, но дела его очень плохи, говорят… — Она не удержалась и хлюпнула носом в трубку.

— Что говорят врачи?! Алло! — крикнул в трубку Лев, испугавшись, что связь прервалась.

— Они говорят, что шансов почти никаких и эта ночь станет для него последней. Я знаю, он хотел бы тебя ещё раз увидеть, Лёвушка, ты ему как сын. Сейчас он в реанимации, к нему никого не пускают, но если ты приедешь, ты же сам врач, я думаю, нам разрешат к нему пройти. Лёвушка, приезжай, пожалуйста. — И она заплакала, не в силах сдержать слёзы.

— Вера, я записываю адрес, — проговорил Вороновский. — Какая, ещё раз? Записал. Ждите, я беру машину и выезжаю.

Лев бросил трубку и, обернувшись к Маринке, побелевшими губами произнёс:

— Натаныч умирает, говорят, шансов — никаких.

Маринка ойкнула, закрыв рот обеими ладонями, и побелела так же, как муж.

— Я поехал, а ты оставайся с ребятами, — уже договаривал он, надевая в прихожей куртку, — буду звонить, жди.

Дверь захлопнулась, в тишине подъезда послышались торопливо спускающиеся шаги, а Маришка, стоя у входной двери, тихо заплакала.

* * *

На ночном шоссе машин было достаточно много, но почему-то останавливаться они не хотели. Поэтому, когда, громыхая и треща на каждой выщербленке дороги, около Вороновского заскрипели тормоза раздолбанной жёлтой «копейки», он обрадовался этому звуку, словно чему-то родному. Даже не поинтересовавшись, сколько это будет стоить, Вороновский запрыгнул в поданный «мерседес», и машина рванула вперёд.

Больше всего Москва нравилась Льву ночью. Полупустые магистрали дорог, мерцающие глаза рыжих фонарей, огни афиш и иллюминация на столбах и крышах. Но сегодня он словно не замечал всей этой предновогодней красоты города. Неподъёмным грузом лежала у него на плечах тревога за жизнь самого близкого друга. Попросив разрешения у водителя, он чиркнул зажигалкой и, нервно раскурив сигарету, глубоко затянулся.

За всю дорогу они с водителем не перемолвились ни единым словом. Получив адрес и увидев, что пассажир сильно нервничает, парень утопил педаль газа почти до отказа и выжал из своей «птички» предельную скорость. Вороновский сидел, глубоко погружённый в свои мысли, почти не замечая, что они летят на старом развалившемся рыдване со скоростью, запредельной для транспорта подобного года выпуска, и риском сломать себе шею где-нибудь на ближайшем скользком заносе. Неизвестно, что позволяло автомобилю до сих пор входить в такие виражи и не развалиться на части прямо на проезжей полосе.

Перед глазами Льва мысленно проплывали все годы, связывающие их с Натанычем крепкой мужской дружбой. «Как же так, Юрий Натаныч, что же ты творишь? Как же случилось так, что, пройдя через все возможные испытания: войну, голод, разруху, — ты выстоял, а умереть решил от сердечного приступа на больничной койке реанимации? Ты должен царапаться, ты же сильный, мне ли этого не знать, — думал с горечью Лев. — У нас ещё столько дел с тобой, старина. Ты хотел посмотреть, какими вырастут ребята, как они поступят в институт. Что же ты наделал? Почему ты сдался?»

— Прибыли, — услышал Вороновский голос мальчишки, прозвучавший словно издалека.

— Сколько я вам должен? — Вороновский полез в карман за кошельком.