Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач Страница 6

Наследником Стефена был его старший сын Юстас, и он пытался обеспечить Юстасу наследство… В 1153 Юстас внезапно умер.

Кристофер Брук. «Короли Саксонии и Нормандии»

Отчаявшись, Стефен прекратил бесконечную борьбу. Жить ему оставалось недолго, и он это знал: теперь, когда законный его наследник был мертв, его единственным желанием было умереть королем Англии… своим наследником он назвал Генриха Фицэмпресса. герцога Нормандии…

Альфред Дагган. «Дьявольский выводок»

1

Я собирался снять комнаты на Брутон-стрит, когда снова встретился с матерью. Мне не хотелось злоупотреблять гостеприимством моего оксфордского друга, и, хотя я планировал вернуться в Гвик, насладившись прелестями светского сезона за неделю или две, вдруг выяснилось, что это невозможно. Отец временно закрыл особняк Гвикеллис, что меня по меньшей мере удивило, и уехал в небольшое владение в приходе Морва на северном берегу Корнуолла, милях в пяти от Пенмаррика. Он давным-давно унаследовал ферму Деверол от своей матери, семье которой принадлежали земли в ближайшем приходе. Но эти земли десятки лет сдавались в аренду, и мне казалось, что он подзабыл о них, покуда весной 1890-го арендатор не умер, аренда не истекла, а некоторые юридические проблемы, связанные с поместьем, не потребовали присутствия хозяина. Когда я еще находился в Оксфорде, отец написал мне, что рассчитывает пробыть в Морве две недели; Найджел тогда совершал продолжительное турне по Европе, я собирался погостить в Лондоне, и особняк Гвикеллис неожиданно стал более пустынен, чем обычно; кроме того, диссертация отца о денежной реформе Генриха II продвигалась плохо, и он подумал, что смена обстановки может помочь делу.

По всей видимости, так и произошло; я был в Лондоне, когда получил от него второе письмо, из которого узнал, что он закрыл Гвикеллис на лето, решив остаться на ферме Деверол до осени.

«После стольких лет, проведенных в южном Корнуолле, — писал он, — я совершенно забыл, насколько красиво здесь, на более пустынном и живописном северном побережье, и обнаружил, что стремлюсь к одиночеству, которым мои друзья не позволили бы мне насладиться. Быть может, я окончу свои дни отшельником! Дай мне знать, когда захочешь вернуться в Гвик, и я распоряжусь, чтобы дом для тебя открыли, впрочем, я не сомневаюсь, что ты захочешь остаться в Лондоне до конца сезона и, надо полагать, получишь массу приглашений в загородные дома…»

Отец был прав; я действительно сначала хотел остаться в Лондоне до конца сезона и, конечно же, получил бы приглашения поехать за город, как он и предвидел, но я быстро разочаровался в сезоне, поняв, что возможность встретить девушек одного со мной возраста и положения была не столь велика. Разумеется, я был старшим сыном сельского джентльмена, но у меня не было ни титула, ни состояния, помимо скромного, выдаваемого мне раз в квартал содержания, и, как верно заметила Кларисса Пенмар, я не обладал привлекательной внешностью. Замужним белошвейкам и незамужним горничным в Оксфорде я, может, и казался достаточно богатым и аристократичным, чтобы привлечь их внимание, но для девушек своего класса и для их амбициозных мамаш оставался нулем без палочки.

И все же в Лондоне мне нравилось, несмотря на то, что сезон не оправдал моих ожиданий, поэтому, получив письмо отца, я решил оставаться в городе и извлечь из ситуации максимум удовольствий. Мысль поехать к отцу в Морву приходила мне на ум, но он меня не звал, а я был слишком горд и не мог явиться без приглашения, подобно потерявшемуся щенку, который прибежал к хозяину, чтобы тот погладил его по голове.

Однажды утром я как раз шел по Пикадилли к Брутон-стрит, чтобы осмотреть сдаваемые внаем комнаты, когда около Королевской академии нос к носу столкнулся с матерью.

— Марк! — Она приветствовала меня так, словно мы расстались четыре дня, а не четыре года назад. — Тебя-то мне и нужно! Ты знаешь новости?

— Какие новости?

— Боже мой, разве ты не читаешь колонку некрологов в «Таймс»? Твой кузен Реймонд Пенмар умер! По всей видимости, он был за границей — в Египте — и подхватил там холеру. Сгорел за два дня, как водится. Очень печально для Жиля. Послушай, Марк, подумай о том, что это значит. Теперь у Жиля остались только двое приемных детей, Харри и Кларисса, но они вовсе не Пенмары и даже не из его семьи. Еще я слышала, что молодой Харри буян, и не исключено, что Жиль в нем разочаровался…

Я слушал. Мне было противно, что она может так говорить, но я был слишком покорен силой ее натуры, чтобы развернуться и уйти прочь. В следующую секунду, прежде чем я успел запротестовать, она затащила меня в Грин-Парк и усадила рядом с собой на ближайшую скамью.

— Я писала тебе в Гвик — разве ты не получал моих писем? Как хорошо, что я тебя встретила! Воистину, неисповедимы порой пути Господни.

— Мама…

— Не будь гадким, Марк. Нам совершенно необходимо это обсудить…

Спасения не было. Как только мы сели на скамью, я сложил руки на груди и уставился на густую траву у наших ног, но мать была слишком возбуждена, чтобы замечать такие мелочи.

— …Так что я написала Жилю письмо с подобающими случаю соболезнованиями и сказала…

У нее хватило бесцеремонности написать человеку, который только что потерял сына, и предложить, что, коль скоро теперь я остался его единственным родственником мужского пола (о Найджеле она, как всегда, забыла), он мог бы оставить Пенмаррик мне по завещанию.

— Я подчеркнула, — сказала она, — что сохранить поместье в семье — дело Чести.

Я лишился дара речи, а когда наконец собрался с мыслями, чтобы сказать ей, что об этом думаю, она с триумфом произнесла:

— Я знаю, о чем ты думаешь, но ты не прав! Ты считаешь, что Жиль был слишком оскорблен, чтобы ответить, не правда ли? Так нет! Я получила ответ через неделю, и в письме было все, о чем я могла мечтать.

— Не хочешь ли ты сказать…

— Да, — кивнула она. — Да. Жиль хочет тебя видеть. Мы приглашены в Пенмаррик.

Я опять лишился дара речи. Но вдруг вспомнил Пенмаррик, неоглядные пустоши северного Корнуолла, вершины гранитных утесов, стены из серого камня и прямоугольные церковные башни этой необычной и далекой земли. Я вспомнил тот дом с башенками и зубчатыми стенами, вздымающимися над утесами, сияющую мечту, которую я хотел превратить в действительность, но, как мне казалось, недостижимую.