Любимая муза Карла Брюллова - Елена Арсеньева Страница 6

Юлия очень плохо помнила мать… Но, говорили, она на бывшую госпожу Пален вовсе не похожа – ни внешностью, ни характером. Однако получилось, что похожа. Пошла именно материнским путем.

Однако у Марии Пален все вышло очень просто: ее связь с Ожаровским довольно долго была притчей во языцех, все знали, что прелюбодеяние налицо. А у Юлии обстоятельства куда сложней…

Ведь никто графа Николая с его любовником не видел – кроме самой Юлии. Ее с Мишковским тоже никто не наблюдал, даже супруг. Все бы осталось меж нею и этим нежным красавчиком шито-крыто, не выйди она таким ужасным образом из себя и не открой в запале ревности Николаю то, что прежде от него тщательно утаивалось. То есть «доказанное прелюбодеяние» не подходит так же, как все прочие причины для развода.

Масса семей в свете оказывалась в схожих обстоятельствах (и разрешения Синод не даст, и существовать далее вместе немыслимо), а потому люди просто разъезжались и жили отдельно… Иногда даже заводя незаконных жен или мужей.

Однако Юлии это не подходило. Она хотела полной свободы! Полной свободы от графа Самойлова! Она даже от его фамилии хотела бы избавиться.

Собственно, повод для того, чтобы кинуться в ноги императору и просить его ходатайствовать перед Святейшим Синодом о разводе, у Юлии имелся: мужеложство супруга. Про подлинного Алкивиада античные историки говорили, что он в юности отнимал у жен мужей, а когда вырос – у мужей жен, но Алкивиад Самойлов решил историю переиначить!

Если государь Николай Павлович, который ненавидел содомитов, проведает о позорище своего флигель-адъютанта… Гнев его будет ужасен. Он ведь наверняка еще не забыл, что граф Самойлов был связан узами суровой (а может быть, и не столь уж суровой!) мужской дружбы с участниками небезызвестного Северного общества, впоследствии прозванными декабристами… Правда, 14 декабря на Сенатскую площадь Самойлов не явился – к счастью своему. Досужие языки чего только ни говорили о причинах его отсутствия в момент исторического комплота! Причина выдвигалась, впрочем, весьма тривиальная: попойка.

То, что заговорщик спьяну не явился на историческое событие, молодого императора очень развеселило, а потому Самойлов был только временно отставлен от должности – но вскоре на нее возвращен. Юлия совершенно точно знала, что ее муж вновь назначен флигель-адъютантом именно благодаря ее несравненной красоте. Все-таки император Николай Павлович, который учился копировать величавую осанку старшего брата, подражал ему не только в этом, а потому он и не остался равнодушен к мольбам красавицы графини пощадить супруга.

Юлию невольно дрожь пробрала, стоило ей вспомнить, как безумно ей не хотелось числиться женой государственного преступника! От этого позорного звания никакая красота не спасет. Она умоляла, она валялась в ногах императора, рыдала… Каждую минуту, сказать по правде, ожидая, что его величество, подобно старшему брату, захочет тоже хлебнуть пьянящего вина из бокала по имени Юлия…

Однако государь всегда отлично знал, когда можно позволять себе опасные приключения, а когда – нет. В конце декабря 1825 года, когда разворачивалось следствие по делу заговора, шашни с женами подозреваемых были, конечно, неуместны. Поэтому считалось, что графиня Юлия просто-напросто воззвала к милосердию императора – и милосердие сие было ей даровано.

Однако всем было известно, что такие грехи, как злоумышление против царствующего дома, никогда не могут быть прощены главой этого самого дома. И при малейшем прегрешении – неважно, политическом или каком другом! – карательные меры против графа Самойлова будут спущены с поводка.

Вымолив у императора жизнь и свободу для супруга, Юлия надолго дала ему отставку и даже в Графскую Славянку приехать не позволяла. Ходили слухи, что граф утешается напропалую где ни попадя, но это Юлию совершенно не волновало, потому что уже тогда в ее жизни – и постели – появился лукавоглазый и красивенький Мишковский, рекомендованный, между прочим, на должность управляющего самим Юлием Помпеевичем Литтой.

Потом супруги вняли-таки неустанным увещеваниям родни (граф – материнским, Юлия – дедовским) и решили помириться. Все друзья были искренне рады, что эта прекрасная пара будет вновь радовать их своим видом, ибо они рядом смотрелись как картинка. Пушкин даже поздравление графу прислал!

Однако недолго счастье длилось. И все, хватит, довольно с Юлии супружеских страстей!

Да… если она все же нажалуется императору, гнев его будет посильней, чем гнев Екатерины Сергеевны, матери графа! Она может лишить сына наследства и материнского благословения, император же отправит его в постыдную отставку, не скрывая причин своего охлаждения.

Граф Николай Самойлов будет публично опозорен – и таким образом Юлия, которой он изменил так гнусно, получит желанную свободу.

Все просто…

Нет, все совсем не так просто!

О, конечно, Юлии всегда было наплевать на мнение света. Она с гордостью носила звание императорской фаворитки, пусть и отставной… в конце концов быть рано или поздно отставленными – участь всех фавориток! Она без тени смущения венчалась с графом Самойловым, надев белое платье и фату – приметы невинности, хотя только ленивый не закатывал по этому поводу глаза и не делал многозначительных намеков. Гордыня у нее была непомерная! И каждый взгляд Юлии в зеркало способствовал тому, что гордыня эта расцветала все более пышным цветом.

И вот теперь она – прекрасная, ослепительная, самая красивая из всех! – окажется в положении жены, отвергнутой мужем ради… ради мужчины?!

На самом деле это совершенно не так, но выглядит-то в глазах общества именно так!

То есть супруг счел, что афедрон какого-то там Мишковского приманчивей, чем сладчайшее лоно божественной Юлии?! Что скажут люди?! Выходит, и лоно не столь сладчайшее, и Юлия не столь божественна? Уж не таится ли под сияющей внешностью какой-то позорный недостаток? Может быть, страсть, которой так и пышут ее взоры, вовсе не искренняя, а наигранная? Может быть, она так холодна и бесстрастна на супружеском ложе, что предаваться с ней любви – то же, что пытаться разгорячить мраморную статую, или, как говорят в народе, бревно? А нет ли у нее в тайном месте изъяна? А не страдает ли какой-нибудь опасной болезнью?

Юлия так вздрогнула от этих ужасных предположений, что невольно натянула вожжи, и упряжка стала.

Нет, она этого не вынесет… Пусть какая угодно дурная слава, обвинение в каких угодно грехах, только не ярлык отвергнутой жены! Не клеймо женщины, которой предпочли мужчину!

Но что же делать?..

Мгновение она, сосредоточенно нахмурившись, незряче смотрела в лесной полумрак. Постепенно начал складываться некий план…

Юлия всегда принимала решения очень быстро, а потому вскоре на прекрасных губах ее заиграла улыбка. Она громко свистнула, и упряжка вновь стремительно понеслась к имению.