Звезды над Занзибаром - Николь Фосселер Страница 6

Только Салима уже не спала. Ей не хватало еще двух лет, чтобы молиться вместе со старшими, а заботы нянюшки, которая ходила за ней, она давно переросла. Она искренне хотела быть хорошей девочкой и зажмурила глаза, чтобы еще немного поспать. Но удивительно — веки сами поднимались и поднимались. Сами по себе.

Она повернулась на бочок, чтобы рассмотреть сокровища, которыми ее одарил вчерашний день и которые, невзирая на протесты взрослых, она не выпустила из рук, когда ее поздно вечером засунули в постель. Во-первых, она не хотела выпускать из рук это чудо, которое было самым прекрасным из всего, чем когда-либо она владела: кукла в узком корсаже и в пышной многослойной юбке, сплошь украшенной рюшами и кружевами, в белых чулочках и в странных закрытых туфельках, сделанных из чего-то жесткого и блестящего, как будто они были мокрыми. У куклы было белоснежное и высокомерное личико, розовый, слегка приоткрытый рот, откуда сверху и снизу выглядывали по два перламутровых зуба. Волосы у куклы были белокурыми, как у старшей сводной сестры Салимы — Шарифы, та была значительно старше. А самое чудесное в кукле было то, что, когда Салима поднимала и снова укладывала ее, она не только открывала синие как море глаза, но еще из мягкого туловища куклы, примерно оттуда, где был повязан шелковый поясок, звучало приглушенное и несколько хрипловатое «ма-ама». «Ма-ама», — говорила кукла, и каждый раз у Салимы перехватывало горло от счастья. Эту куклу подарил ей отец, она получила ее из его рук — и сразу почувствовала себя взрослее, как будто кукла отличала ее от всех остальных детей.

Наверное, деревянная лошадка, которую получил Ралуб, тоже была не хуже. Так же, как и деревянное игрушечное ружье или металлическая железная дорога, однако кукла помешала Салиме сражаться с кучей детишек мал-мала меньше за содержание добрых двух дюжин ящиков.

Она с большой охотой приняла бы участие в этой дележке, но нет, счастливая обладательница не рискнет выпустить куклу из рук: а вдруг ее повредят в этой кутерьме, царящей во внутреннем дворе, — и потому Салима с тяжелым сердцем осталась смотреть за ними со стороны.

Ежегодно султан рассылал свои суда по всему свету, чтобы закупить заморских товаров. На борту всегда имелись списки вещей, которые были необходимы или о которых мечтали: в первую очередь — ткани и пряжа. Ленты, искусственный жемчуг, браслеты, пряжки, застежки, пуговицы, гребни, книги, ароматические масла и наборы для курения и еще — часы из Англии и Германии, по которым на Занзибаре ну просто с ума сходили.

— Моим детям и женам требуется лучшее из лучшего! — таковы были указания султана. И горе капитану, которому в Англии, Франции, в Вест-Индии или Америке всучили всякий хлам по высокой цене, при виде которого у детей вытягивались лица, а сарари, приехавшие погостить, корчили презрительные гримасы. Салима до сих пор не разобралась, какая кара грозит капитану, впадавшему у султана в немилость. Но это должно быть нечто ужасное, в этом она не сомневалась. Ведь слово султана — закон. Здесь, на Занзибаре, а еще вдоль узкого африканского побережья и в Омане.

Прибытие товаров было большим событием, которое редко обходилось без крика, ссор и вспышек ревности. Женщины гарема, немедленно вооружившись ножницами, устраивались во дворе, прямо на земле, торопясь отрезать куски ткани от огромных рулонов, прежде чем соперницы начнут претендовать на нее, и частенько в пылу страстей портили одеяния, что были на них. Молодые или старые, мужчины или женщины, госпожа или рабыни — когда речь шла об имуществе — тут все были равны. И у детей — султана или детей его детей, детей кормилиц и нянек, оставшихся жить во дворце, и у детей слуг — все обстояло точно так же. Каждый стремился выудить красивейшее и лучшее из груды барабанов, дудочек и флейт, кнутов и волчков, губных гармоник и труб; здесь были и специальные детские удочки-игрушки, на концах которых были прикреплены маленькие магниты, которыми можно было ловить красиво расписанных металлических рыбок. Благо, что султанские дети жили в нескольких дворцах, разбросанных по острову, и большинство из них обитало в Бейт-Иль-Сахеле, — так часто думала Салима, если в привезенных подарках было нечто особенное — как, к примеру, вчера. Когда все мальчики и девочки с полными охапками удалились от опустошенных ящиков, Салиме досталась только утка на колесиках, которая кивала головкой, если тянуть ее за веревочку. И музыкальная шкатулка: если откинуть круглую крышку, начинала звучать музыка и крошечные человечки водили хоровод вокруг украшенного лентами деревца. Музыка была хриплой — Салима нашла ее ужасной, она просто резала уши. Но все равно вещица была весьма занятная.

Корабль из Марселя пришел вчера, Салима выловила это из гула голосов.

Марсель … Какое красивое слово! Оно звучало так таинственно и сулило так много! Оно увлекало в неизведанную даль и так славно перекатывалось во рту. Город с таким названием не мог быть ничем иным, как приютом роскоши и великолепия! К тому же — если там можно купить такие чудесные вещи, как эта кукла… Халид, один из ее взрослых сводных братьев, уже получивший от отца плантацию в центре острова вместе с дворцом, похожим на крепость, даже назвал свой дворец именем этого города.

Марсель … Эти звуки ласкали ей слух, стекали в горло подобно меду. Салиме они казались такими же сочными на вкус, как те пенящиеся соки, которые отец привозил оттуда и которые так упоительно пощипывали язык. Они были такими сладкими — и Марсель тоже такой сладкий! Он вобрал в себя запахи и вкус нежных цветов и свежей терпкой мяты, пряного аниса и кисловатого бергамота, он был как французские конфеты, которые всегда поставляли их отцу и которыми он одаривал своих отпрысков во время их утренних визитов к нему.

Рот Салимы наполнился слюной. Ей пришлось сглотнуть. В чреве торгового судна хранилось бесконечное множество вещей; наверняка в нем есть и груз с такими конфетами…

Она перекатилась по всей ширине кровати и стала медленно сползать вниз между краем матраса и облаком газа, прикрепленного к балдахину, пока ее ноги не коснулись белой циновки, расстеленной на полу. Девочка была еще слишком мала, чтобы своими точеными ножками самостоятельно взбираться и спускаться с высоких кроватей, на которых с комфортом мог поместиться еще один человек. И даже ее мать прибегала к услугам рабынь или пользовалась плетенным из тростника стулом, чтобы подняться в постель. Стульями шустрым деткам пользоваться не разрешали — с ними надо было держать ухо востро и знать наверняка, что непоседы уж точно останутся в своих постелях. Однако такие дети, как Салима, гордились своим умением перехитрить взрослых.

Победное хихиканье грозило вырваться наружу, но она изо всех сил сдерживалась; босая, она бесшумно скользнула через комнату, мимо постели матери, и вытянула шею. За мелкосетчатым балдахином она могла разглядеть стройное крепкое тело, но знала, что на самом деле оно очень мягкое, как и блестящие волосы: несколько локтей длинных смоляно-черных волос, разделенных на пряди толщиной в руку. Салима на миг засомневалась, но поборола искушение — скользнуть под сетку и тихо понежиться или подождать, пока мать сама или рабыня не поднимут ее в постель. Всего на один маленький час блаженства, когда можно уютно пристроиться под материнским бочком, и только она, Салима, сможет наслаждаться ее обществом — никто больше. Пока женское крыло дворца не пробудилось к жизни и другие дети и сарари не овладеют ее вниманием. Черкешенка Джильфидан была самой уважаемой и любимой из всех женщин Бейт-Иль-Мтони, это Салима знала. Дня не проходило без того, чтобы ее мать не позвали к больному — просто почитать ему вслух. У нее были книги, которые она называла своей собственностью. Звали ее, и чтобы она утешила и приободрила; не было дня, когда не требовалась бы ее помощь в какой-нибудь мудреной работе по хозяйству — никто не смыслил в этом больше, чем она; не было дня, когда никто не пришел бы к ней за советом или просто поболтать.