Изгнанная из рая - Даниэла Стил Страница 6

Матушка Григория больше не ездила в больницу к Габриэле, ноона часто звонила и осведомлялась, как та себя чувствует. Сиделки уже узнавалиее по голосу и старались подбодрить старую настоятельницу. Габриэле ужезакончили делать переливания крови, и теперь все надежды врачи возлагали на еемолодой организм, который должен был сам справиться с последствиями массивнойкровопотери. Матушка Григория слушала и соглашалась, но про себя думала, чтотелесные раны затянутся, конечно, скорее, чем душевные.

Она была очень рада, что «Скорая помощь» доставила Габриэлув городскую больницу, а не в госпиталь, где работали сиделками монахини измонастыря. Попади она туда, и помешать распространению слухов было быневозможно.

К счастью, большинство сестер поверили в то, что у Габриэлыслучился острый приступ аппендицита. Сомневающиеся, а такие, несомненно, тожебыли, не имели возможности поделиться своими подозрениями с окружающими из-заналоженного на них обета молчания, и мать-настоятельница начинала надеяться,что в конце концов все затихнет и забудется.

Но вот как быть с Габриэлой? Похоже, сбывались самыескверные предчувствия. Затри дня матушка Григория трижды разговаривала потелефону с архиепископом и один раз побывала в его резиденции. Архиепископнастаивал на том, что Габриэла не может вернуться в монастырь, так как, по еговыражению, это было бы все равно, что «своими руками посеять семя греха врайском саду». Поначалу матушка Григория пыталась возражать отцу Флэнегану. Онаумоляла его проявить снисхождение если не к нынешней Габриэле, то хотя бы к еетрудному детству, но в глубине души она понимала, что будь на месте Габриэлыкакая-то другая послушница, она была бы полностью солидарна с решениемархиепископа.

Как бы там ни было, он остался непоколебим, и теперьнастоятельнице предстояла нелегкая задача объявить вердикт Габриэле.

Утром того дня, на который была назначена выписка, онапослала в больницу одну из сестер, предварительно напомнив ей об обетемолчания. Сразу по возвращении сестра должна была провести Габриэлу в кабинетнастоятельницы.

Матушка Григория понимала, что семь дней — слишком маленькийсрок для того, чтобы Габриэла успела оправиться и прийти в себя. Однако то, чтоона увидела, когда Габриэла появилась на пороге ее кабинета, просто поверглонастоятельницу в шок. Габриэла была бледна, до прозрачности худа и напоминалабы призрак, если бы не застывший в ее глазах ужас. Движения ее былинеуверенными, шаг — нетвердым. Настоятельница поспешила усадить девушку в то жесамое кресло, за спинку которого она как за последнюю надежду цеплялась в день,когда ей объявили о смерти отца Коннорса. Настоятельница видела, что бедняжкавсе еще жалеет, что не отправилась вслед за любимым. Ничего иного ее взгляд невыражал, и на мгновение матушка Григория испугалась, уж не сломалась ли ееГаби.

— Как ты себя чувствуешь, дитя мое? — спросила онаи сразу же поняла, что сморозила глупость. По Габриэле было сразу видно — как.Внутри она била мертва — точно так же, как Джо и их ребенок.

— Все хорошо, матушка, — ответила Габриэла слабымголосом. — Мне очень жаль, что я причинила вам столько хлопот.

Ее черное платье и апостольник делали ее бледность еще болеезаметной, и матушка Григория на мгновение задумалась, что она будет делать,если Габриэла снова потеряет сознание.

Настоятельница вздохнула. Пожалуй, Габриэла нашла не самоеподходящее слово, чтобы описать все, что случилось. Две жизни были погублены, аодна — окончательно испорчена. Впрочем, настоятельница догадывалась, чтоГабриэла все еще пребывает в некотором подобии психологического ступора и не доконца осознает, что именно с ней произошло.

— Я понимаю, — сказала она как можно мягче, зная,что сейчас Габриэле никто не сможет помочь. Она сама должна была вернуть себедушевное равновесие. Это было трудно, почти невозможно, а, зная Габриэлу,настоятельница подумала, что она, быть может, не сможет простить себя никогда.

Габриэла как будто подслушала ее мысли.

— Я виновата в… смерти отца Коннорса, матушка, —сказала она, продолжая глядеть прямо перед собой. Голос ее звучал ровно, почтиравнодушно, но настоятельница видела, как у Габриэлы дрожат губы иподбородок. — Я это хорошо понимаю, — добавила она. — И этотгрех останется со мной до конца жизни.

Матушка Григория отступила на шаг назад и смерила Габриэлувнимательным взглядом.

— Ты должна запомнить одну вещь, дитя мое. Его матьпокончила с собой, когда Джо было четырнадцать. Как ты знаешь, это — самыйстрашный грех, поскольку даже убийца, если он раскается, может рассчитыватьпрощение к милосердие Господне. Душа самоубийцы обречена вечно гореть в аду, имы обе знаем — почему. Тот, кто уходит из жизни добровольно, виноват не толькоперед Господом, но и перед своими близкими — перед теми, кого он бросает, когдауходит в никуда. Так может поступить только слабый, неуверенный в себе человек.Должно быть, у отца Коннорса был какой-то скрытый изъян, который позволил емупоступить подобным образом. Основная вина лежит на нем.

И матушка Григория в упор посмотрела на Габриэлу. Этамаленькая речь, которую она произнесла, была своего рода отпущением грехов.Формально настоятельница не имела права этого делать, но ей очень хотелосьпомочь Габриэле, сняв с нее хотя бы часть бремени. С ее точки зрения, тот, ктобоялся жизни больше, чем смерти, не заслуживал ни прощения, ни снисхождения, ноона не решилась сказать об этом Габриэле.

— Ты очень сильный человек, Габи, — проговорилаона вместо этого. — И я уверена: какие бы испытания ни выпали тебе вбудущем, у тебя хватит стойкости и мужества, чтобы все это преодолеть. Тыдолжна накрепко запомнить — Господь не посылает человеку непосильных испытаний.Каждый раз, когда тебе будет казаться, что ты больше не можешь, вспоминай обэтом. И с Божьей помощью ты преодолеешь любые трудности.

Габриэла понимала, что это сказано от всей души, от всегосердца, однако сейчас эти слова причинили ей почти физическую боль. Всепостоянно твердили ей, какая она сильная и мужественная, потом делали ей больнои уходили. И теперь Габриэла до ужаса боялась подобных разговоров.