Пятая авеню, дом один - Кэндес Бушнелл Страница 57

«Вот этого нам совсем не нужно», — озабоченно подумала Минди Гуч. Когда дело касалось дома номера один по Пятой авеню, хорошей рекламой считалось ее отсутствие.

На следующее утро Минди Гуч спозаранку топталась у дверного глазка, поджидая Пола Райса. У ее ног вертелся подросший кокер-спаниель, который из-за нездоровой атмосферы в доме хозяев или вследствие дефектной наследственности взял в привычку бросаться на людей без видимых причин, хотя за минуту до этого дружелюбно вертел хвостом.

Ровно в семь часов створки лифта раздвинулись и в холл вышел Пол Райс. Минди открыла дверь.

— Прошу прощения, — громко начала она.

— В чем дело? — обернулся Пол. В этот момент в приоткрытую дверь выскочил Скиппи, оскалил зубы и бросился на хозяйского недруга, вцепившись зубами в брючину. Пол побледнел. — Уберите свою собаку! — заорал он, прыгая на одной ноге и пытаясь стряхнуть Скиппи. Минди выждала секунду, затем вышла и оттащила спаниеля. — Я могу подать на вас за это в суд! — крикнул Пол.

— Собаки проживают в этом доме на совершенно законных правах, — сказала Минди, скалясь не хуже Скиппи. — В отличие от декоративных рыб. Да-да, — подтвердила она, наслаждаясь удивлением, проступившим на лице Пола. — Я все знаю о вашем аквариуме. Здесь невозможно что-либо утаить.

Вернувшись к себе, она чмокнула Скиппи в носик.

— Умница мой, — проворковала она.

Война была развязана.

Вечеринка по случаю Хэллоуина, куда Лола вытащила Филиппа, проходила не в отеле «Бауэри», а в заброшенном здании по соседству. Лола оделась шоу-гёрл — в расшитый пайетками бюстгальтер и трусики, сетчатые колготки и туфли на немыслимых каблуках. В таком наряде она выглядела потрясающе — хоть сейчас на обложку мужского журнала.

— Неужели ты так и пойдешь? — изумился Филипп.

— А что?

— Ты же почти голая!

— Ой, не более голая, чем на пляже! — отмахнулась она, обвивая шею меховым боа. — Так лучше?

Пытаясь проникнуться духом праздника, Филипп оделся как сутенер — в полосатый костюм, белые очки и шляпу из меха. На Восьмой улице Лола купила ему поддельное бриллиантовое колье, с которого свешивался облепленный псевдобриллиантами кулон в виде черепа.

— Правда, прикольно? — восторгалась Лола, когда они шли на вечеринку. На улицах было тесно от гуляющих обывателей, одетых в самые немыслимые костюмы.

Да, признал в душе Филипп, взяв Лолу за руку, это и вправду забавно. Он много лет не веселился подобным — признаться, довольно дурацким — образом. Что с ним произошло? Отчего он стал таким до тошноты серьезным?

— Вот увидишь, тебе понравится Тайер Кор, — сказала Лола, увлекая его вперед, держа за руку, как маленького, — Филипп шел медленнее ее.

— Какая еще Кора? — сострил Филипп, но, заметив раздраженную мину Лолы, поспешил добавить: — Знаю, знаю, молодой импресарио, который хочет стать писателем.

— Не хочет, а уже стал, — поправила Лола. — Он каждый день пишет для Snarker.

Филипп улыбнулся. Лола была решительно не способна понять разницу между литератором и графоманом, оригинальностью и подражанием. В ее представлении блоггер приравнивался к писателю, а участница реалити-шоу — к актрисе. Да уж, что выросло, то выросло, напомнил он себе. Молодое поколение сформировалось в условиях навязчивой демократии, где все равны и каждый победитель.

Перед ветхим даже на вид домом собралась толпа. Крепко держа Лолу за руку, Филипп пробился ко входу, где их ждали два парня с пирсингом на лицах — трансвестит в розовом парике и рыжий Тайер Кор собственной персоной, с сигаретой в зубах. Он пожал Окленду руку.

— Это вечеринка терминаторов, — сказал Кор. — Дом завтра сносят. Мы должны разнести его сами и успеть до приезда легавых.

Филипп и Лола вошли в подъезд и поднялись по деревянной лестнице. Внутри было жарко, в воздухе плавали сизые полосы дыма, освещенные одинокой лампочкой. Под лестницей кто-то громко блевал, временами заглушая гремевшую наверху музыку — динамики стояли на подоконниках. В помещении было не повернуться.

— Что-нибудь будет? — прокричал Филипп в ухо Лоле.

— Нет, тусуйся просто так. Смотри, как здорово! — отозвалась она.

Они протолкались к наскоро сооруженному бару, где получили по красной пластиковой чашке с разбавленной водкой и клюквенным соком без льда.

— Когда мы отсюда уйдем? — прокричал Филипп, стараясь переорать оглушительную музыку.

— Ты что, уже хочешь уйти? — изумилась Лола.

Филипп огляделся. «Я никого здесь не знаю», — думал он. Все они юные, с гладкими лицами, молодой агрессией, охорашиваются и орут друг на друга. И музыка — слишком громкая, бьющая по нервам, без различимой мелодии. Собравшиеся танцевали, вертя бедрами, а головы и плечи оставались неподвижными. «Я так не смогу», — понял Филипп.

— Лола! — прокричал он ей на ухо. — Я пошел домой.

— Нет! — взвизгнула она.

— А ты оставайся, повеселись. Жду тебя дома через час.

Домой по Пятой авеню Окленд шел с чувством облегчения и недоумения. Для него не могло быть ничего хуже, чем остаться в переполненной, душной комнате на препаскудной вечеринке. Что там хорошего? «Тоже мне оттянулся!» Но ведь тридцать лет назад он ходил на подобные вечеринки, и ему действительно было весело! Была «охота на мусор» [17]в кроссоверах, бесконечные походы в маленькие прокуренные бары и дорогие клубы с новой темой каждый вечер. Он помнил клуб в старой церкви, где желающие танцевали в алтаре, и другой, в заброшенном туннеле метро, куда ходили зарядиться кокаином. Манхэттен был огромной дискотекой, где всегда царили веселье и шум. Однажды жаркой августовской ночью они с Шиффер без приглашения явились на вечеринку трансвеститов, проходившую на подгнившем пирсе на Гудзоне. Несколько участников спьяну свалились в воду, и их спасали приехавшие по вызову пожарные. Филипп и Шиффер хохотали до слез, пока она не сказала, держась за болевший от смеха живот:

— Все, малыш, меняем образ жизни. Бросаем работу и тусуемся двадцать четыре часа в сутки. Это ж какая красота! А когда надоест, поселимся где-нибудь на старой ферме в Вермонте.

«Куда только делись те дни?» — гадал Окленд. Войдя в дом, он поймал свое отражение в зеркале рядом с лифтами и увидел, что выглядит как дурак — молодящийся дядя в летах. Да когда же он успел состариться?!

— Филипп? — послышалось за спиной. — Филипп Окленд, это ты? — И серебристым колокольчиком зазвенел знакомый смех.

Он обернулся. Вошедшая вслед за ним Шиффер Даймонд прижимала к груди кипу сценариев. Она, видимо, возвращалась со съемки — тщательно причесанная и накрашенная, но в джинсах, лохматых сапогах и ярко-оранжевой парке с белым кашемировым шарфом. Она по-прежнему была хороша собой, а насмешливая мина заставила Филиппа вспомнить, как Шиффер выглядела при первой встрече двадцать лет назад. Отчего над ней время словно не властно, а у него годы берут свое?