Ваш выход, княжна - Лариса Шкатула Страница 57

Он вызвал охранника, который, подталкивая Ольгу прикладом, повел её обратно. Девушка искренне огорчилась – пророческий дар сослужил ей плохую службу.

Аренский был уже в камере и, судя по расстроенным лицам артистов, вернулся с недобрыми вестями.

– Ну что? – пять пар глаз в ожидании ответа вглядывались в неё с волнением и надеждой.

Ольга про себя порадовалась: значит, не усомнились в ней, верили! И тут же вспомнила, нахмурилась:

– Кажется, Шрайбера я здорово разозлила.

Ей показалось, что Вадим облегченно вздохнул.

– Мне лейтенант тоже всяческими карами грозил, – пожаловался Василий. – Решение отложили до утра: а уж что утром будет – одному богу известно!

"И, возможно, мне", – грустно подумала Ольга.

Охранник внёс миски с жиденьким супом и маленьким кусочком хлеба. Артисты поужинали молча.

Потом также молча Аренский забрался на верхние нары к Альке. Катерина нырнула под мышку к Герасиму, и, обнявшись, они о чем-то шептались. Вадим присел на другой конец нар и глазами показал Ольге на место рядом с собой.

Если другие чувствовали тревогу, то поручик ощущал досаду. Герасим обнялся с Катериной, у Аренского – сын, а ему почему-то нельзя показывать свои чувства к любимой девушке! Сидит возле плеча – такая худенькая, беззащитная. Да если б нужно было, Вадим для неё сердце из груди вырвал! У него даже горло перехватило от сострадания: бедная девочка, несладко ей приходится!

Аренский судорожно прижимал к себе Альку, чувствуя себя обречённым. Так ему казалось. Предчувствие несчастья вообще преследовало его. Он постоянно ждал от жизни какой-нибудь пакости и, надо сказать, дожидался. Как сказал бы военврач Николай Астахов: "Болезнь любая норовит вселиться в того, кто больше всех её боится!"

Его бывшую жену Изольду это раздражало. Глядя на его мучения, она приговаривала: "Какой ты пасмурный человек, Аренский! Когда я с тобой рядом, мне кажется, что всё время идёт дождь. Ты – как большая черная туча – постоянно закрываешь собой солнце!"

Сама Изольда была веселой и беспечной, легкой и светлой, как солнечный зайчик. Так зайчиком она и ускакала из его жизни. Хорошо, хоть Альку оставила. Теперь Василий Ильич мучился предчувствием своей скорой гибели. Он не столько боялся смерти, сколько тревожился за Альку: "Как он будет без меня? Совсем ещё ребенок, без отца, без матери!"

Аренскому хотелось поговорить об этом с товарищами, мол, ежели чего, пусть об Альке позаботятся. Ольга-то сама девчонка ещё, другое дело Герасим с Катериной. Но он боялся, что они его высмеют, как бывшая жена, и его опасений слушать ни станут.

– Алька, – не выдержав, заговорил он тихо. – Ты, если что, Герасима держись. У него, слышь-ка, домик свой в Мариуполе. Мать вроде ещё не старая, присмотрит.

– Что ты такое говоришь! – возмутился Алька, – совсем, как его мать, даже интонации похожи. – Никуда я от тебя не уйду. Герасим… Отца у меня своего нет, что ли?.. Небось, опять плохое предчувствуешь?

– Ладно, не обращай внимания, – Аренский похмыкал. – Конечно, тревожусь я за тебя. Такое время, – не знаешь, что завтра с нами будет.

– Давай лучше отдыхать станем, – предложил Алька. – Мой полушубок под голову, а твоим пальто укроемся.

– А и правда, – услышал его Герасим. – Чего это мы раньше смерти умирать собрались? Утро вечера мудренее. Один кожух под голову, другим укрываться. Отдохнем, а там – посмотрим.

Катерина заметила нерешительность Ольги и пошутила:

– Да не съест он тебя! Ох уж эти аристократы, друг друга боятся!

– Катя! – попеняла подруге Ольга. – Перестань!

И только Зацепин стал молча расстилать свой полушубок, хотя внутри у него всё пело: любимая будет спать рядом! Перед этим событием померкли все прочие страхи, – что их ждёт завтра, доживут ли они до вечера. "Хоть одна ночь, да моя!" Так бесшабашно рассудил он, но единственное, на что смог решиться – осторожно придвинулся к устроившейся у стены Ольге.

За окном светало, а артисты ещё спали, когда в тишине раздался крик Ольги:

– Спа-си-те-е!

Проснулись все, кроме Альки, спавшего по-детски крепко, и самой Ольги, которой снился страшный сон. Ей снилось то же, что и привиделось днём, только с большим числом подробностей: Шрайбера убивали, но теперь Ольга видела его убийцу. Странная радость была написана на лице этого молодого длинноволосого человека. Как если бы он не убивал Гельмута, а даровал ему жизнь.

– Оля, Оленька, проснись! – потряс её за плечо Зацепин. Ольга проснулась, и глаза её, остановившись на знакомых лицах, потеряли испуганное затравленное выражение, но тут же опять беспокойство охватило ее:

– Идут! Они уже идут!

Будто в ответ на её слова прогремел засов, дверь открылась, и в камеру ввалилось сразу несколько человек, одетых кто во что.

– Кого это тут немцы арестовали? – спросил один из них, в мундире без знаков отличия.

– Всякой твари – по паре, – глубокомысленно заметил другой, в казацкой черкеске.

– Что нам с ними делать: отпустить или выяснить, за что арестованы? Немцы – народ дотошный, просто так не сажают.

– Отпустите нас, пожалуйста, – не выдержав напряжения, выступил вперед Аренский. – Мы ничего плохого не сделали. Мы – просто цирковые артисты, которые зарабатывают себе на жизнь выступлениями…

Договорить он не успел. В камеру ворвался тот самый длинноволосый из Ольгиного сна. Револьвер прыгал в его дрожащей руке. На отрешенном лице блуждала улыбка юродивого. Вошедшие до него поспешно расступились.

– Опять Мишку разбирает, – прошептал кто-то.

– Это он! – закричал длинноволосый. – Переодетый офицер!

– Вы ошибаетесь, – попытался протестовать Василий.

– Миша никогда не ошибается! Я вас – золотопогонников – в любом виде чувствую! – длинноволосый взвел курок, и никто из присутствующих не успел опомниться, как он выпустил всю обойму в несчастного Аренского.

– Пап-ка-а! – страшным голосом закричал Алька. Убийца отшатнулся. Герасим подхватил обмякшее тело директора труппы. Ольга в ужасе спрятала лицо на груди Вадима.

– Кат! – закричала Катерина и тигрицей бросилась к длинноволосому. – Убивец!

Она расцарапала в кровь его лицо и стала трясти, ударяя головой об стену.

Убийца не сопротивлялся, обмякший, как шар, из которого выпустили воздух.

– Что здесь происходит? – раздался чей-то властный голос.

У дверей камеры стоял небольшого роста человек с землисто-желтым лицом, маленькими черными глазами и тоже длинными, до плеч, волосами.

"Где я его видела?" – мучилась, пытаясь вспомнить Ольга.

– Да вот, батька, – виновато сказал человек в мундире. – На Мишку опять накатило, всё ему переодетые офицеры мерещатся. Грохнул одного из тех, что в камере сидели. А тот сказывал, будто циркачи.