Руфь - Элизабет Гаскелл Страница 56

Щеки Джемаймы вспыхнули, когда она спрашивала это. Ей хотелось, чтобы мистер Фарквар обратился сначала к ней, а не к отцу.

— Нет, не говорил, — ответил мистер Брэдшоу. — Но это подразумевалось между нами уже давно. По крайней мере, я был так уверен и неоднократно намекал ему мимоходом, что ваш брак дело возможное. Ему трудно было не понять намеков. Он должен был видеть, что я понимаю его намерения и одобряю их, — закончил мистер Брэдшоу.

Однако тон его уже не был столь уверенным. Он припомнил, как мало в действительности сказано между ними такого, что могло бы иметь отношение к этой теме и подготовило бы его партнера к пониманию подобных намеков. А вдруг мистер Фарквар и в самом деле не думал о браке? Но это бы означало, что он, мистер Брэдшоу, заблуждался: вещь, разумеется, не невозможная, но выходящая далеко за пределы вероятного.

Он решил успокоить и себя, и дочь и сказал:

— Эта партия вполне естественна, и выгоды, происходящие от нее, совершенно очевидны. Ну и кроме того, по многим оговоркам мистера Фарквара я могу судить о том, что он обдумывает возможность брака в недалеком будущем. Он редко покидает Эклстон, почти не бывает ни в каких семействах, кроме нашего. Конечно, ни одно из них не сравнится с нами в преимуществах нравственного и религиозного воспитания.

Но тут мистер Брэдшоу вынужден был остановить поток самовосхвалений, и только он сам мог это сделать, раз уж их начал. Он подумал, что не следует придавать Джемайме излишней самоуверенности, постоянно напоминая, чья она дочь. Поэтому он сказал:

— Но знай, Джемайма: ты делаешь мало чести воспитанию, которое я дал тебе, если производишь такое впечатление, что мистер Фарквар говорит про тебя то, о чем он сказал сегодня.

— Что же он сказал? — спросила Джемайма глухим голосом, еле сдерживая гнев.

— По словам твоей матери, он заметил: как жаль, что Джемайма не может придерживаться своих убеждений, не превращая их в страсти. И как жаль, что убеждения ее таковы, что скорее поддерживают, чем обуздывают ее порывы грубости и гнева.

— Он это сказал? — проговорила Джемайма совсем тихо, не спрашивая отца, а словно бы обращаясь к самой себе.

— Несомненно, именно так и сказал, — важно ответил отец. — Твоя мать обычно точно передает мне все, что делается в мое отсутствие. А кроме того, слова эти явно не ее. Она повторила, не исказив ни одного слова, в этом нет сомнений. Я воспитал в ней привычку к точности, очень редкую в женщине.

В другое время Джемайма, наверное, возмутилась бы против этой системы постоянного шпионажа в пользу высшего начальства, которая всегда была для нее непреодолимым препятствием к свободному разговору с матерью. Но теперь отцовский способ приобретения сведений казался ей неважным по сравнению с содержанием сведений, которые он ей сообщил. Она стояла совершенно спокойно, держась за спинку стула и ожидая с нетерпением, когда ее отпустят.

— Надеюсь, я сказал достаточно, чтобы ты вела себя с мистером Фаркваром как следует. Если же твой нрав столь неукротим, что ты не можешь его сдерживать, то, по крайней мере, ты должна слушаться моих предписаний и стараться обуздывать себя при мистере Фаркваре.

— Я могу идти? — спросила Джемайма, раздраженная донельзя.

— Ступай! — разрешил отец.

Когда Джемайма вышла из комнаты, мистер Фарквар с довольным видом потер руки, вполне удовлетворенный произведенным эффектом. Единственное, что его удивляло, — это то, каким образом столь благовоспитанная девушка, как его дочь, могла сказать или сделать нечто, способное вызвать у мистера Фарквара его замечание.

«Когда с ней говорят как следует, нет никого, кто может быть милее и покорнее ее. Надо намекнуть на это Фарквару», — подумал мистер Брэдшоу.

Джемайма взбежала по лестнице и заперлась у себя. Сперва она не плакала и только шагала туда-сюда по комнате, но потом вдруг остановилась и разрыдалась.

— Значит, я должна правильно себя вести не потому, что это мой долг, а чтобы понравиться мистеру Фарквару! Эх, мистер Фарквар! — воскликнула она, и в ее голосе послышался укор. — Я думала о вас лучше еще час тому назад. Я не знала, что вы просто хладнокровно выбираете себе жену, хотя вы и признавались, что всегда поступаете по правилам. Так, значит, вы хотите жениться на мне, потому что вам тут все подходит, и не желаете тратить время на ухаживания?

Она взвинчивала себя, преувеличивая слова, сказанные отцом.

— А я-то думала, как он прекрасен, как я его недостойна! Но теперь я все поняла. Теперь я знаю, что вы всё делаете только из расчета. Вы добры, потому что от этого увеличивается ваш кредит. Вы произносите высокие слова о принципах, потому что это хорошо звучит. Но главное — вы подыскиваете себе жену, как выбирают ковер, чтобы стало удобней и чтобы выглядеть посолидней. Но я не буду такой женой! Вы еще меня узнаете, я вам покажу такое, что вы забудете о своей фирме!..

Горько заплакав, Джемайма не могла продолжать свои рассуждения. Спустя некоторое время, сумев взять себя в руки, она сказала:

— Только час тому назад я надеялась… Не знаю, на что я надеялась. Я думала… О, как я обманута!.. Мне казалось, у него правдивое, любящее, мужественное сердце, которое Господь помог мне покорить. Но теперь я знаю, что у него есть только холодная и расчетливая голова.

До разговора с отцом Джемайма гневалась и злилась, но все же это было лучше, чем та безмолвная сдержанность, с которой она стала встречать теперь мистера Фарквара. Он хорошо чувствовал ее холодность, и никакие рассуждения не могли смягчить ту боль, которую он испытывал. Он пытался заговаривать о ее любимых предметах и ее любимым тоном, пока наконец не обозлился сам на себя за эти безуспешные попытки.

Несколько раз он выражал перед ней и ее отцом мнения, явно противоречившие высказанным им ранее. Мистер Брэдшоу продолжал восхвалять самого себя за превосходное ведение семейных дел, но одновременно давал почувствовать Джемайме, что его снисходительность и терпение обусловлены только присутствием мистера Фарквара. Однако Джемайма — дрянная, испорченная Джемайма — за это еще больше ненавидела мистера Фарквара. Она испытывала гораздо больше уважения к отцу, когда он бывал непреклонен, чем когда он снисходительно соглашался с мягкими возражениями мистера Факвара, касавшимися ее лично. Даже мистер Брэдшоу был смущен таким поведением дочери и задумался о том, как же надо поступать с Джемаймой, чтобы она поняла его желание и собственную выгоду. Он никак не мог нащупать почву для дальнейшего разговора с ней. Джемайма казалась покорной, почти унылой и исполняла все, что желал отец, делая это поспешно, если мог вмешаться мистер Фарквар, — очевидно, она не желала ни в чем одолжаться перед ним.

Поначалу, после памятного разговора с отцом, она покидала комнату, как только входил мистер Фарквар. Но если мистер Брэдшоу просил ее задержаться, она оставалась, молчаливая и равнодушная ко всему происходящему, или, по крайней мере, сохраняла самый рассеянный вид. Она так усердно занималась своим шитьем, словно зарабатывала им на жизнь. Когда ей приходилось отвечать на какой-нибудь вопрос, она неохотно поднимала погасший взор, и часто у нее на ресницах блестели слезы.