Вкус греха. Долгое прощание - Ксения Васильева Страница 55

Нэля остановилась, вдруг в полноте ощутив меру своей беды и меру падения ее мужа.

Она закрыла лицо руками, но не заплакала, — злоба и ненависть кипели в ней.

Митя не мог сказать ни слова, он тоже вдруг, внезапно, с невероятной ясностью ощутил меру своего падения и ужаснулся.

А Нэля ровным без выражения голосом продолжила:

— Папа сказал, что больше он тебя терпеть не желает, и предложил мне решить: останусь я с тобой или разойдусь… Я выбираю последнее. Окончательно. С грязным развратником жить нельзя, сама вымажешься и детей замажешь. О которых ты забыл. Но они тебе мешать не будут. Я их от тебя огражу. Короче — убирайся теперь же, живи, где знаешь. Твои вещи я сложила в кофр, увиди́шь в прихожей.

Она встала и вышла из кухни, чтобы Митя не видел, как предательские слезы все же хлынули у нее из глаз.

«…Боже мой, — думала она, — я отдала этому подонку всю свою жизнь!.. Три раза рожала! Я не имею образования… Я — конченый человек, кухонная тряпка, и никогда больше ничего в моей жизни не будет».

Нэля вбежала в спальню, закрылась на ключ, бросилась на кровать и, закусив край подушки, зарыдала.

Митя все сидел на табурете. Его будто снова избили, но более сильно…

Он ни словом не ответил Нэле — не имел права даже пискнуть в свое оправдание… Теперь еще предстоит выгон с работы.

…А не закончить ли все это другим способом? подумал он и тут же вспомнил старшего сына — показалось, что и на такой конец он не имеет права! Показать себя совсем уже ничтожным существом и остаться в памяти детей тенью человека…

Он вздохнул и тихонько вышел в переднюю.

У двери стоял огромный кофр, в который Нэля собрала его вещи и, видимо, не сию минуту, а вчера или еще раньше…

И вдруг представил себе, как через несколько минут он натянет дубленку со следами крови, возьмет этот громадный кофр и выйдет на темную морозную метельную улицу. Перепутье. Меж старой жизнью и той, которая должна начаться… А позади останется дом, который он считал своим, но откуда его выбросили как шелудивого пса.

Есть тайные статусы домов. Вот твой дом. Он кажется вечным и незыблемым. В нем живут самые близкие люди — жена и дети, а выгоняют из него в секунду, и ты не имеешь права остаться. Тебя не пустят туда, даже если ты станешь ползать на коленях и лизать тестю ботинки…

А есть дом, в котором ты и не живешь, почти забыл о нем и уж своим никак не считаешь… Но из него тебя никогда не выгонят, будь ты сто раз плохим, ничтожным и виновным во всех грехах…

Это дом, где живет твоя мать.

Митя облился слезами внутри себя и решительно подошел к телефону.

У него же есть тетка, но Нэля отлично знает, что к тетке он не пойдет.

Митя вызвал такси и через пятнадцать минут вышел из полной тишины квартиры.

Он подумал, почему не вышел Митенька?..

Митя явно почувствовал неординарное к нему отношение старшего сына.

А Митенька понял, что родители на кухне, что будет длинный разговор, и, сморившись от волнений, уснул.

Так, в полной тишине, Митя уходил из своего дома. Из чужого дома. Потому что его имели право избить, но не выкидывать.

Таксист оказался молодым симпатичным парнем, который с ходу оценил нестандартную ситуацию и сочувственно спросил:

— Из дома поперли? — Митя кивнул.

Парень спросил, куда везти, и понял по заминке пассажира, хорошо одетого, что ехать тому некуда.

…С замужней связался, подумал парень и, уже не дожидаясь от Мити каких-либо объяснений, предложил:

— У меня в Лианозове, в собственном доме приятели живут, два брата и уйма собак и кошек… Могу вас туда отвезти, если не хотите никого тревожить…

— Отвези, — откликнулся Митя и скорбно подумал, что вот теперь он бездомный, а скоро станет и безработным… Что дальше… — Митя не хотел думать, и только жадно захотелось выпить стакан чего-нибудь крепкого. Надо было взять из своих запасов… О чем теперь он вспоминает! Он там жизнь оставил…

В Лианозове, в деревянном доме-развалюхе, гудело застолье.

Хозяева, — старший брат, низенький, толстоватый, лысый, и младший — в очках, худой и совсем молоденький, были пьяны.

Пьяны были и гости — какие-то девицы и парни. Услышав несчастную Митину краткую историю из уст парня-таксиста, увидев солидный заграничный кофр, все радостно загомонили и пригласили в дом. Втащили кофр, на него Митя и присел за большой стол, заваленный остатками закусок и бутылками. Он потихоньку налил себе полстакана водки и выпил. А через мгновение ткнулся головой в стол и заснул.

Хозяева оттащили его на самодельную тахту и продолжили гулянье.

Проснулся Митя без всякого будильника вовремя. Он открыл глаза и с отвращением и тоской вспомнил вчерашнее. Это казалось чудовищным и — увы! — непоправимым.

Он оглядел голую огромную комнату с желтенькими обоями в пятнах, стол с остатками вчерашнего пира. Его кофр выглядел здесь брезгливым богачом среди нищих.

Митя встал. Костюм его был помят, лицо — тяжелым и набрякшим. В сенях он нашел ведро с водой, умылся, вытерся носовым платком и вышел на улицу.

Стоял молоденький морозец, сделавший снег хрупким и блестящим, почти игрушечным.

Лианозово шло на работу. Горели в темноте зимнего утра огни окон, натужно завывал автобус, по тропинке мимо текли людские ручьи. И только неподвижны под шапками снега стояли тихие деревья.

Митя вдруг ощутил свою причастность к природе и деревьям, и людям, идущим на работу, и почувствовал прилив какого-то раннего школьного счастья. Он закрыл глаза и постоял так, не замерзая, чувствуя лишь легкое дыхание мороза, принесшее благостность в его истерзанную душу.

Как захотелось ему здесь остаться и не идти никуда!.. Не видеть Олю…

Об этом свидании думалось с безмерной усталостью и печалью.

Но идти надо.

И он, вздохнув, вошел в дом. На столе увидел дамскую пудреницу.

Посмотрелся в маленькое зеркало, пронаблюдал фингал и часть опухшей щеки… Снова вышел во дворик уже с утилитарной целью — приложить к наболевшим местам снег.

Лицо загорелось, к нему прилила кровь, и Митя стал выглядеть не таким безнадежно несчастным.

На работу — к счастью! — он пришел раньше всех и, забравшись в свою каморку, не высовывал из нее носа. Начальница даже крикнула где-то уже в конце рабочего дня:

— Вадим Александрович! Вы здесь?

На что он глухо ответил:

— Да, — стыдясь и себя, и своего положения и не желая никого видеть.

Оля не зашла к нему в обеденный перерыв, за что он ей был благодарен, однако встревожился: может, с ней уже поговорили? И завтра ему объявят об увольнении?