Твое нежное слово - Кэрин Монк Страница 55

– Наверное, вам следовало поселиться в моей палатке. – Камелии вдруг не понравилось, что Саймон будет жить в такой тесноте. – Она гораздо больше, а вам понадобится много места.

– Тут замечательно, Камелия, – уверил ее Саймон – Мне будет удобно. Я могу спать где угодно, вы же знаете.

Она с сомнением кивнула. Жаль, что она не сообразила распорядиться отнести вещи Саймона в ее палатку, а она бы заняла эту, меньшую. Она совсем забыла, какие спартанские условия в Пумулани. До сих пор мысль о неудобствах не приходила ей в голову.

– Хорошо, тогда, если вам ничего не нужно, я пожелаю нам спокойной ночи.

– Доброй ночи, Камелия.

Она двинулась к выходу, потом остановилась.

– Что-то еще? – спросил Саймон.

Камелия неуверенно смотрела на него.

– Я хотела у вас кое-что спросить.

– Что?

Она долго молчала.

– Каково сидеть в тюрьме? – наконец тихо и скованно спросила она.

Саймон напрягся. Он понимал, что любопытство Камелии вполне оправданно. При первой встрече она уверила его, что интересовалась только его способностями ученого и изобретателя. Но с тех пор между ними многое произошло. Невероятная страсть, которой он прежде не знал, и что-то еще тихо и настойчиво расцветали в нем, превосходи физическое желание. Именно это отбивало у него охоту отвечать на вопрос.

Саймой, сам толком не понимая почему, хотел, чтобы Камелия думала о нем только хорошее, насколько это возможно, учитывая его отвратительное прошлое, одержимость и эксцентричное поведение. Поэтому он замялся, словно не разобрал, о чем она спрашивает, хотя прекрасно понял ее вопрос.

– Я знаю, что это, должно быть, было ужасно. – Камелия не хотела, чтобы Саймон считал ее изнеженной особой, которая понятия не имеет о жестокости тюремной системы. – Я не имела в виду условия. Я хотела понять, как вы это пережили? Вы ведь были ребенком, но сумели вынести и жизнь на улице, и тюремное заключение, а сейчас… достаточно посмотреть на вас…

– Я не уверен, на что именно вы смотрите, – поддразнил Саймон, пытаясь отвлечь ее интерес от своего детства.

– На вас. Вы дисциплинированный, блестящий…

– Я не блестящий, Камелия, – возразил он. – Просто я смотрю на вещи иначе, чем другие.

– Вы блестящий ученый, – настаивала она. – Чтобы понять это, достаточно посмотреть на ваши научные успехи и замечательные статьи, которые вы написали.

– Многие оканчивают университет и пишут статьи, но уверяю вас, что большинство из них просто болваны. Некоторые из умнейших людей, которых я знаю, никогда не был и в классной комнате.

– Вас делает блестящим способность видеть возможности там, где другие люди видят конец, – объяснила Камелия. – Вы, глядя на что-то, не думаете, как большинство из нас: какая великолепная вещь! Вы смотрите и думаете: это не слишком хорошо, как это можно улучшить? И не имеет значения, что это – старая добрая швабра, которая в обиходе уже сто лет, или новейшие пароходные двигатели. Вы способны улучшить все.

– Не все. – Саймон с непроницаемым лицом спокойно продолжил: – Когда я вижу совершенство, его я не могу улучшить.

– Ничего совершенного нет.

«Ты совершенна».

Саймон смотрел на Камелию. Она, нахмурив брови, изо всех сил пыталась пробраться сквозь защитные слои, которые он создал вокруг себя за долгие годы. Ее волосы цвета шампанского выбились из прически и в золотистом беспорядке рассыпались по плечам. Свет ламп бросал на ее лицо теплые блики. Сизо-серый шелк дорожного платья был нещадно измят и запачкан, пятнышко грязи застыло на совершенной бархатистой щеке.

Никогда Камелия не казалась ему такой красивой. Что-то произошло с ней с тех пор, как она ступила на африканскую землю, и стократ усилилось, когда они прибыли в Пумулани. Саймону казалось, что она стала сильнее и увереннее, как зверь, которого долго держали в клетке, а потом выпустили на волю в родных местах. Саймона изумляло, что Камелия расцвела в этом суровом мире, но она резко отличалась от знакомых ему женщин. Осознание этого начало разрушать стену, которую Саймон возвел вокруг себя с той памятной ночи в Лондоне. Она рушилась от овевавшего Камелию цитрусового аромата, темных омутов ее зеленоватых глаз и даже от тёмного пятнышка на загорелой щеке.

Саймон сделал вдох, выравнивая дыхание. У него было такое ощущение, будто он ступил на зыбкую почву, но не мог повернуть назад.

– В тюрьме все равно что в аду, – спокойно сказал он. Камелия серьезно смотрела на него, в ее глазах не было жалости, которая лишила бы его мужества, но было понимание и сострадание. Саймон нашел в этом подобие успокоения, если его может почувствовать человек, которого попросили выставить напоказ долго скрываемые шрамы. Никто раньше не спрашивал его о прошлом. Даже Женевьева и Хейдон, которые считали, что их дети должны снять повязки со старых ран, только если сами этого захотят. Но под взглядом Камелии Саймон почувствовал, что в нем что-то изменилось. Насколько он понял, она спросила, чтобы постичь, что сделало его таким, каков он есть.

И впервые в жизни Саймон захотел приоткрыть дверь в ад, из которого с таким трудом вырвался, приоткрыть хотя бы на минуту.

– Мне было тогда только девять, – тихо продолжил он, – и я уже прошел хорошую школу выживания. Но тюрьма оказалась намного ужасней всего, что я знал. Впервые в жизни то, что случится со мной, совершенно от меня не зависело. И когда я понял, что мне предстоит провести в таком состоянии пять лет, мне захотелось умереть.

Он замолчал.

– Простите, Саймон. – В мягком голосе Камелии слышалось раскаяние. – Я не хотела вызвать болезненные воспоминания. Я не имела права спрашивать.

– Вы имеете право на все, Камелия. – Он отбросил с ее щеки своенравный локон. – Я хочу, чтобы вы это знали.

Она смотрела на него, загипнотизированная прикосновением его теплых пальцев, горящим взглядом серебристо-голубых глаз, низкими модуляциями его нежного голоса. Она хотела обнять Саймона, прижать к себе, впитать боль воспоминаний, которые всколыхнула своим вопросом. И все же что-то подсказывало ей, что, заключив Саймона в объятия, она разбудит силу, которую не сможет остановить, которая обескуражит ее, а ей отчаянно нужно быть сосредоточенной и здравомыслящей. Именно это удержало Камелию, заставило спокойно принять ласку его пальцев, мягко скользнувших по изгибу щеки.

– И потом появилась леди Редмонд и забрала вас, – мягко сказала Камелия, стараясь игнорировать пламя, вспыхивающее в крови от прикосновения его ласковых пальцев.

– Она спасла меня. – Пальцы Саймона двинулись по ее длинной шее к нежной впадинке между ключицами. – Но прошли годы, прежде чем я поверил, что меня не отдадут обратно, и что я снова не окажусь на улице. Потеряв власть над своей жизнью, делаешь все, чтобы защитить себя, опасаясь, что это может повториться. Боишься доверять людям. Вся жизнь омрачена уверенностью, что нет ничего хорошего, красивого и чистого. – Саймон обнял ее и притянул ближе, все еще лаская шею и щеку. – Но тогда я кое-кого не знал, Камелия.