Любовники - Джудит Крэнц Страница 54

Джиджи смотрела на него с изумлением. Бен совершенно преобразился. Куда исчез расчетливый, прагматичный бизнесмен, ищущий выгоду и просчитывающий все свои действия?

— Синьор Бен! — окликнул его женский голос. Затем раздался короткий стук, и в комнату вошла жена эконома. — Гондольер спрашивает, понадобится ли он вам вечером.

— Марта, пожалуйста, попросите его подождать.

— Догадываюсь, что постоянный гондольер достался вам по наследству вместе с замком, — пробормотала Джиджи.

— Не торопитесь с выводами, — засмеялся Бен. — Я могу выбирать. Либо мои апартаменты в Нью-Йорке, хижина на лыжном курорте Клостерс, маленький дворец в Венеции, реактивный самолет и катер, либо постоянный гондольер.

— Вы хотите сказать, что подумываете переселиться сюда насовсем?

— Пока речь не об этом. Либо одно, либо другое… все остальное. А гондольера я нанимаю только на время.

— Тогда я пошла одеваться, — сказала Джиджи, неохотно отрываясь от лицезрения чудес, совершавшихся в темноте. Взошла луна, и ее свет с каждой минутой делал Венецию все более молодой и прекрасной. — Счетчик тикает.

Пока Бен не упомянул про гондольера, Джиджи и не задумывалась о его сказочном богатстве. Личный реактивный самолет, палаццо, торгово-развлекательные комплексы и все остальное… Он не шутил, говоря о том, что платит гондольеру сдельно. Можно быть бесконечно богатым, как Билли, и в то же время получать удовольствие от копеечной экономии. Билли не разрешала снимать с держателей рулоны туалетной бумаги, пока на них оставался хоть клочок. Однажды мачеха призналась, что это позволяет ей чувствовать себя нормальной женщиной, которой свойствен здравый смысл.

Джиджи открыла чемоданы и только тут поняла, что во время сборов была слегка не в себе. Все, что она второпях взяла, никак не сочеталось между собой. Оставались только тонкий свитер, длинная черная юбка, широкий черный пояс и пара агатовых сережек. Джиджи оделась и недовольно посмотрела на себя в зеркало. Первый день в Венеции, а она выглядит так, словно собралась на торжественные похороны!

Надеясь неизвестно на что, Джиджи еще раз переворошила чемоданы и обнаружила маленький сверток, врученный ей Билли. Она развернула оберточную бумагу и наконец разложила на кровати большой треугольник из черной сетчатой ткани со вспыхивавшими на свету редкими золотыми прожилками. Все три стороны были окаймлены зубчатой полосой золотистых кружев шириной в двадцать сантиметров. Это была шаль вечернего платья от Джоффри Бина, которое Билли надевала лишь несколько раз.

Восхищенная Джиджи принялась экспериментировать. Шаль можно было носить как мантилью, как накидку, саронг, серапе или блузку. При соответствующем нижнем белье ее можно было превратить в короткое вечернее платье без бретелек. Самое сильное впечатление она производила, когда использовалась так, как было задумано Джоффри Бином: спадая с плеч. Но сделать это можно было только одним-единственным способом.

Джиджи освежила косметику, накрасила губы, водила щеткой по волосам, пока те не превратились в пышное облако, накинула шарф на свитер и вышла наружу — венецианка до кончиков черных бархатных шлепанцев. Естественно, ее вечерние туфли остались в Лос-Анджелесе.

— А как быть с людьми, которые ждут меня в Нью-Йорке? — спросила Джиджи на следующее утро.

Они с Беном сидели в желто-зеленых плетеных креслах у Флориана и грелись на солнышке. Оркестр, расположившийся у соседних дверей, исполнял мелодии из старых оперетт.

— Я отложил все встречи. Они состоятся немного позже, никаких проблем.

— А вдруг кто-нибудь из агентства позвонит в гостиницу, где я должна была остановиться?

— Моя секретарша зафиксирует все звонки и передаст их сюда по телексу. Телекс стоит у меня в гардеробной. Вы сможете перезвонить в Калифорнию, и никто ни о чем не догадается.

— Значит, вы можете безнаказанно утопить меня в канале. Это таинственное исчезновение станет еще одной из загадок истории.

— Мне очень нравится ваше настроение, — улыбнулся Бен. На Джиджи было платье от Версаче. Еще несколько пакетов с надписями «Версаче», «Валентино» и «Кризиа» стояло у ее ног. «Помимо всего прочего, — подумал Бен, — Венеция — это прекраснейший бутик мира. Люди, которые его создали, были величайшими купцами, которых когда-либо знала Земля».

— Я вспомнила один страшный английский фильм… — Джиджи умолкла. Та картина была посвящена другой Венеции — зловещей, мрачной, ничем не похожей на это чудо, согретое апрельским солнцем. Дети бегали по мраморной мостовой, голуби ели у них из рук, рябь света омывала фасад собора Святого Марка, гарцевавших перед ним четырех бронзовых коней и множество крылатых львов, а в воздухе стоял колокольный звон.

— Сколько времени мы здесь пробудем? — спросила она.

— Сколько захотите. На дворе еще только апрель… а туристский сезон продолжается здесь до середины октября. Но кое-кто любит Венецию во все времена года. Чтобы знать Венецию так, как ее знают местные жители, нужно провести здесь зиму.

— Не шутите. Я знаю, как вы заняты.

— Не просите меня сегодня быть серьезным, — ответил Бен. — Для этого я слишком счастлив.

— Потому что вы в Венеции?

— Потому что я в Венеции, потому что оркестр у кафе всегда играет музыку, которую я люблю, потому что после ленча в крытом саду у Даниэли мы отправимся в академию и полюбуемся картиной моего любимого Джорджоне. Вы сможете пробыть там хоть несколько часов. Торопиться вам не придется, потому что я неуклонно соблюдаю первое правило жизни в Венеции: осматривать только одно произведение искусства в день, проводить по крайней мере час на воде, вкусно есть по крайней мере один раз в день и покупать только одну вещь, неважно какую… Потому что я здесь с подругой, которая находится полностью в моей власти, поскольку пропадет, если попробует сбежать; потому что сегодня днем на Лидо будет поло, и при желании мы сможем посетить это зрелище; потому что оркестр начинает играть «Сказки Венского леса», при звуках которых меня всегда тянет танцевать…

Бен взял Джиджи за руки, заставил встать, и они закружились по площади Святого Марка, распугивая голубей, веселя детей, потешая официантов и привлекая туристов.

Следующие три дня прошли согласно первому правилу Бена; когда они закончились, Джиджи знала Венецию лучше, чем если бы была вооружена огромным путеводителем и дотошно следовала его рекомендациям. Она до глубины души прониклась ритмом жизни этого города и знала, что отныне воспоминания о Венеции будут с ней всегда и везде.

Утром четвертого дня Джиджи спустилась завтракать на второй этаж палаццо и неожиданно оказалась в столовой одна. Она задумчиво пила апельсиновый сок, не сводя глаз с оживленного Большого канала. Это зрелище становилось для нее привычным, но не менее желанным. Допив сок, Джиджи поставила стакан и неожиданно поняла, что чем больше привыкает к городу, тем чаще думает о Бене Уинтропе. Днем Бен носил пестрые итальянские свитера и легкие брюки, а вечером элегантные костюмы, причем делал это так непринужденно, что его бостонский полупрофессорский, полуделовой имидж бесследно исчезал. Теперь Джиджи с трудом верилось, что этот имидж существовал вообще. Длинноватые волосы Бена по-прежнему отказывались расти в направлении, предписанном парикмахером, но серые глаза иногда казались голубыми. Возможно, виноваты в этом были море и небо, но скорее всего причина заключалась в том, что внешность Бена отражала его душевное состояние.