Ласковый дождь - Роберта Лэтоу Страница 54

Город окружен и поделен на секторы водой. И что это за водные артерии! Пролив Босфор, соединяющий Черное и Мраморное моря, отделяет европейский центр города от азиатских окраин. Воды Босфора и Золотого Рога сталкиваются и смешиваются, прежде чем раствориться в Мраморном море.

Берега Золотого Рога соединяет Галатский мост. На левом берегу реки расположен левантийский портовый квартал Галата, а на правом – царственный Стамбул, высящийся на семи холмах. Если встать в центре моста, можно ощутить себя в самом сердце города и почувствовать пульс его деловой жизни, а с другой стороны – прикоснуться к сокровищам Османской империи. Семь холмов, застроенных мечетями, дворцами и религиозными учреждениями. Пышные соборы с острыми, игольчатыми шпилями концентрируют такую красоту и мощь, которая против воли проникает в душу и наполняет ее мистическим благоговением. А увидеть в этих соборах мрачные, темные силуэты в лучах пылающего закатного солнца, незадолго до того как земля погрузится в ночные сумерки, а небо, перебрав все цвета палитры, остановится на чернильно-сизом, означает, что вам удалось одновременно уловить черты четырех миров: Востока и Запада, сегодняшнего дня и византийского прошлого Стамбула.

Мысль о смешении времен и культур запала в голову Мирелле, когда она стояла рядом с Рашидом в окружении двух «помощников» в центре Галатского моста. Эту мысль пытался донести до нее Адам Кори две недели назад в Нью-Йорке, когда они лежали обнаженные в объятиях друг друга.

Миреллу больше не беспокоило постоянное присутствие рядом Фуада и Дауда. Ей даже понравилось бродить по городу в сопровождении телохранителей, которым зачастую приходилось применять силу, чтобы отразить натиск уличных торговцев, пытающихся всучить прохожим свой товар, а также зазывал из кафе и маленьких ресторанчиков. Создавалось ощущение, что по крайней мере половина населения Стамбула толпится на этом мосту.

Некоторые зрелища оставили в душе Миреллы неизгладимое впечатление: например, продавцы симита – жареных пирожков, обсыпанных кунжутом, – которые проталкивались через толпу в сопровождении торговцев засахаренными фруктами. Повсюду стояли лотки с восточными сладостями: с фисташками и арахисом, жареными семенами кабачков и турецким горохом, миндалем и фундуком. Продавцы шербета с кожаными бутылями сновали туда-сюда, прокладывая себе путь локтями в безбрежном людском море.

Полчища мальчишек представляли собой особое сообщество. Они разносили чашки с кофе и стаканы с чаем на латунных подносах, демонстрируя чудеса акробатики и эквилибра, позволявшие сохранить в толчее напитки, не пролив ни капли. Существовала отдельная разновидность мальчишек – чистильщики обуви, которые вцеплялись в клиентов мертвой хваткой.

Низкорослые, смуглые и небритые люди сгибались под тяжестью грузов – бревен, картонных коробок, мотков пряжи, мешков угля, – которые они привязывали к спине и волокли вперед, криками и гиканьем расчищая себе путь. Мирелла подумала о том, что для этих тягловых животных в человеческом обличье нет ничего невозможного, когда вдруг увидела пианино, плывущее среди толчеи на двух волосатых, кривых ногах, обутых в стоптанные сандалии. В следующий момент великолепная реакция Дауда спасла ее от неминуемого столкновения с огромным сервантом с зеркальными дверцами. Она стала свидетельницей столкновения между пятифутовой горой пустых бочек и грудой металлических прутьев длиной в пятнадцать футов. Грохот, который раздался в ту же секунду, напоминал вступление ударных инструментов в симфонию криков, гогота, улюлюканья и шарканья тысяч ног.

На Миреллу вся эта обстановка произвела удручающее впечатление: все показалось грязным, серым, мрачным, люди – нищими, хмурыми и недружелюбными. Она не увидела того блеска и великолепия, которые обещал ей Адам Кори, ничего из того, что красочно описывали архивы ее предков. Она взглянула на Рашида и никак не могла увязать его образ с толпой турок, поглотившей их на мосту.

Она перегнулась через поручень и стала рассматривать суда и лодки всех возможных размеров и очертаний, бороздившие воды Босфора. Паром сновал между причалами, перевозя людей с одного берега на другой. Каики, груженные фруктами, рыбой и свежими овощами для местных рынков, играли в догонялки с танкерами и океанскими лайнерами под ливийскими, греческими, турецкими, русскими и иранскими флагами. Суета акватории примешивалась к сутолоке на мосту, и у Миреллы начала болеть голова.

И вдруг освещение изменилось. Солнце медленно перекатилось через мост и на несколько секунд окрасило все вокруг в теплые тона византийского золота. Гаснущее светило продолжало свой путь, и небо постепенно приобретало сияющий золотисто-розовый оттенок с редкими кроваво-красными проблесками.

И тогда произошло то сказочное превращение, о котором говорил Адам Кори. В сгущающихся сумерках начало таять столпотворение на мосту, а мистическое освещение пробудило в сознании Миреллы романтические образы, заставившие ее всем сердцем потянуться не к Рашиду, стоявшему рядом и не сводящему с нее влюбленного взгляда, а к Адаму Кори. Она вдруг поняла, что нет для нее на свете человека ближе, чем он, и ни расстояние, ни время не властны это изменить. Это открытие ее поразило.

Пронзительный крик муэдзина, призывающего правоверных на вечернюю молитву, разнесся над городом и проник в сердце Миреллы. Она взглянула на Рашида, и на глаза у нее навернулись слезы – так болезненно было это мгновенное осознание своего одиночества, отсутствие в жизни истинной любви, к которой она стремилась всей душой.

Магия момента, как в сказке, спасла ее и принесла успокоение. Она почувствовала себя утешенной и обласканной, как в тот день, когда впервые увидела Адама Кори. Она снова посмотрела на Босфор, и ей показалось, что по серебристо-черной водной глади уплывает прочь какая-то тень, постепенно принимающая очертания человеческого тела. Мирелла вдруг отчетливо поняла, что это покидает ее измученная, истерзанная печалью часть ее души. Она инстинктивно потянулась к ней, но тень обернулась птицей и скрылась в направлении Черного моря.

Чувство одиночества чудесным образом растаяло вместе с улетевшей морской птицей. Миреллу вдруг озарило: Адам Кори любит ее той любовью, какой она никогда прежде не знала. Сердце забилось у нее в груди, как пойманная птица, мысли смешались, и она совсем не сразу поняла, что любит его так сильно, как никого никогда не любила. Что может быть прекраснее, чем отдать половину своей души человеку, которому это необходимо!

Рашид схватил Миреллу за руку и сжал ее так сильно, как только мог. Она была теплая, почти горячая. У него вдруг возникло странное чувство, что с Миреллой что-то происходит, что она вдруг как-то изменилась и мыслями она сейчас очень далеко и, возможно, именно в этот момент он теряет ее навсегда. Чем бы ни объяснялась эта странная перемена в ней, ему это не нравилось. Она перестала смотреть на воду и повернулась к нему.

– Не оставляй меня! – требовательным тоном проговорил он.

В этот момент раздался оглушительный гудок парохода, проходившего под мостом, и его слова не достигли ее слуха. Он притянул ее к себе и пристально посмотрел ей в глаза.