Клубника со сливками - Светлана Лубенец Страница 53

Иногда, развалившись в шелковом халате на леопардовой обивке своего дивана, Анечка погружалась в тяжелые думы. Генечки ей не надо. И другого никакого самого раскрасавца не надо. Тогда для чего же все? Разносолам на своем столе она по-прежнему предпочитает отварную картошку с селедкой да свои собственные пироги. Алкогольные напитки не пьет. Может, конечно, хлопнуть водочки на помин души родителей или Николая Витальевича, да и то самую малюсенькую стопочку. Ловчее всего она себя чувствует в бежевом домашнем платье, в котором по квартире Евстолии разгуливает.

Оживлялась Анечка, только когда придумывала какое-нибудь новенькое дельце для «Агенересса». Конечно, Полинка в штат уже набрала хороших специалистов, но у нее, Анечки, ум куда изощреннее работал. А вот делом Лариски и Юрочки не сумела руководить. Никак не могла решить, что для Юрочки лучше: с пышнотелой Ларкой жить или с тощенькой Риммой, которая ему глаза застит. Доверилась агентству: что придумают, тому и быть. Значит, так судьбе угодно. Конечно, ребята из «Агенересса» в жизни сына поучаствуют, но все равно все пойдет так, как карта ляжет. И потом, она не сама это дело затеяла. Евстолия попросила обратиться в то агентство, которое помогло им избавиться от досужего Филимонова, и даже «Часословом» решилась для такого случая пожертвовать. А Анечке что тот «Часослов»? У нее теперь и без книжек Николая Витальевича свой дом – полная чаша!

А Никиты Анечка испугалась. Ох как испугалась. Если бы его сила пересилила, обнаружилось бы, что от коллекции Николая Витальевича остались одни рожки да ножки, красиво расставленные по шкафам. Евстолия-то что? Ей и с постели не встать. А вот как отнесся бы к потере коллекции Юрочка? Вдруг возненавидел бы ее? И что тогда? Тогда хоть вешайся! Ни одной родной души. Конечно, Никитой тут же занялись ребята из «Агенересса», но продвигалось дело медленно, потому что непутевого Никиту очень трудно было чем-то задеть: ни постоянной работы, ни друзей, ни семьи, за которую он переживал бы, ни единого любимого человека, спокойствием и здоровьем которого он дорожил бы.

Единственное, чего быстро добилась Анечка, это то, что Юрочка наконец узнал, кто ему приходится настоящей матерью. Надо сказать, что сообщение его совсем не обрадовало. Тяжелым камнем легло это на душу Анечки. Она, конечно, знала, что Юрочка любит Евстолию, но все же мог бы и ее, Анечку, хоть разочек матерью назвать. А он что? Только глаза в сторону воротит!

А Юрочкина Лариска оказалась гадина гадиной. Все выспрашивала, кто же купил такую ценную книжку, как «Часослов», вроде как из любопытства. Анечка возьми и скажи. В конце концов, это Евстолия продавать ее послала, не сама Анечка вздумала. А Лариска и легла сначала под Никитку, а потом под старого козла Зельцмана Германа Фридриховича, которому Анечка «Часослов» продала, как, впрочем, и остальные книги Николая Витальевича. Правильно Никитка Ларискино напомаженное рыльце синяками разукрасил. Разве можно Юрочку менять на таких мерзких да старых мужиков!

Смерть Евстолии оказалась для Анечки страшным ударом, чего она при своем отношении к ней никак и ожидать не могла. Она по своей хозяйке белугой ревела, чего родные мать с отцом не удостоились. Вместе с Евстолией канула в черную бездну чуть ли не вся Анечкина жизнь. Ничего не осталось. И Юрочка все мимо смотрит. Она пожила с ним немного в той квартирке, что Николай Витальевич ей купил. Думала, может, оттает мальчик, тем более что Евстолии-то больше уж нет. Всего раз приголубил ее Юрочка, обнял. Спасибо, Анечкой по-прежнему назвал, а то последнее время все без имени к ней обращался. На большее она теперь и не рассчитывает.

И все же «Агенересс» Анна Михайловна Паранина хорошо выдрессировала. Прижали Никитку, нашли чем. Он наконец устроился на постоянную (насколько это возможно при его характере) работу: одним из сторожей на оптовом продуктовом складе. Разумеется, продавал кое-что налево, но по мелочи. Ребята из «Агенересса» посулили ему очень хорошие деньги за «оптовую» кражу и даже заплатили аванс. Никита не устоял. В паре с еще одним сторожем, которого пришлось взять в долю, они и погорели. Сейчас оба находятся под следствием. Скорее всего, будут осуждены за хищение, и вопрос о сильно поредевшей коллекции Николая Витальевича надолго снимется с повестки дня.

* * *

Вытерев мокрое лицо полотенцем, Анна Михайловна быстро и кое-как заплела косу, забросила ее за спину и опять уставилась на себя в зеркало. Ей уже не казалось, что она хорошо выглядит. Она выглядит плохо. Какое там плохо?! Безобразно! Да она старуха! Самая настоящая старуха! Глубокие морщины безжалостно разделили лоб на три части. Нижняя часть между бровей морщилась мясистыми складками. Среднюю – сплошняком усыпали мелкие черные точки. Самая верхняя часть лба была приличней всего, но кто на нее будет смотреть при наличии тех отвратительных двух? Под глазами коричневатые тени. Хорошо, не мешки… Губы, которые когда-то были алей спелых ягод, выцвели и приобрели фиолетово-сизый оттенок.

Анна Михайловна торопливо сбросила на пол халат и стянула через голову нарядную шелковую рубашку. Где же ты, Анечка, со своим сливочно-клубничным телом? Прогоркли сливочки, покрылись затвердевшей бугристой коркой. Съежилась, закисла и забурела клубника. Никому и никогда не захочется ее отведать-распробовать.

Как быстро прошла жизнь! Анна Михайловна и не заметила. А что она видела, кроме рынка, суповых кастрюль, противней и гор грязного белья? Что слышала, кроме шума стиральной машины, завывания пылесоса да свистка чайника?

Она поддела ногой лиловую шелковую тряпочку, лежащую на полу. Вот бы юной Анечке такое белье, чтобы Николай Витальевич кружевные лямочки с ее плеч спускал! Или хотя бы Генечке на радость, когда он еще в силе был! А теперь уж что? Или квартира эта раскрасивая… Если бы она досталась Анечке в молодости, то совсем по-другому жизнь ее сложилась бы. Наверняка была бы у нее, как у всех, своя собственная семья, а не чужая, в дела которой она погрузилась по самую маковку. А они, Егоровы, и без нее прожили бы, не сгинули. Наняли бы другую кухарку. Может, и сами счастливее были бы.

А сыночек Юрочка – чужой человек. Умрет Анна Михайловна, слезинки не проронит. Все сделает, что надо, проводит честь по чести, но ведь тут же и забудет. Ничего! Вспомнишь, Юрочка, когда книжки отцовы перебирать станешь! Может, и поймешь чего… Сообразишь…

Если «Агенересс» без нее сгинет, туда ему и дорога! Была бы у Анны Михайловны семья, никогда она не стала бы растрачиваться на чужие. Живите себе как хотите. Любите, изменяйте. Не ее это дело. Ее делом было бы создать в доме уют. Не такой, как любила Евстолия, с книжками да портретами на стенах. И даже не такой, какой Анне Михайловне в этой квартире новомодные дизайнеры навели. Она повесила бы на стену толстый ковер, красный-красный, с золотыми кистями. А под ковром чтобы лежанка широкая стояла, в общем, тахта. А на тахте – покрывало шелковое с огромными цветами, в клетку строченное и тоже с кистями. А рядом тумбочка, чтобы чашку поставить или еще там что… часы, например, с руки снять… И чтобы цветок в горшке стоял, аленький ванька мокрый… Да многое еще что можно было бы… И чтобы запах пирогов не переводился… И чтобы Юрочка… Да что там Юрочка? Не было бы тогда Юрочки. Кто-то другой был бы. Да разве такое возможно, чтобы без Юрочки? Вот не любит он ее, а все равно невозможно. Не хочет она других детей! И Евстолия без него не могла. Тосковала.