Порочные намерения - Лидия Джойс Страница 52

Наконец леди Гамильтон со вздохом повернулась к лестнице. Томас вышел из полумрака, и рука ее метнулась к ожерелью семьи Олтуэйт, украшавшее ее шею.

— Боже мой, Томас, — сказала она. — Вы меня испугали.

Томас с неприязнью смотрел, как по телу ее волнами пробежала судорога. Было время, когда его присутствие не вызывало у нее такой реакции — до смерти Гарри.

А может быть, и после.

— Я тоже хочу простить вас, — сказал он, вытолкнув эти слова прежде, чем успел передумать.

Лицо ее застыло, потом преодолело потрясение и совершенно растаяло.

— О Томас, — тихо проговорила она. — Томас.

Он посмотрел на лакеев, стоявших с вышколенной неподвижностью по обеим сторонам двери.

— Пойдемте наверх, мадам. Поговорим в вашей гостиной.

— Конечно, — сказала она и сделала неуверенный шаг вперед, чтобы опереться на его руку.

Он заговорил, только когда она отослала из комнаты свою камеристку Валетт. Та бросила на Томаса встревоженный недоверчивый взгляд, но ушла, не сказав ни слова.

— Томас, — тихо проговорила леди Гамильтон и остановилась. Глаза ее были полны боли. Она пошла нетвердой походкой, утратив всю свою грацию, к шкафчику с винами, оформленному в виде секретера, но Томас проворно стал между ней и ее целью:

— Нет, матушка. Никакого опиума. Поговорите со мной.

Какое-то время она растерянно стояла, покачивающаяся старая женщина посредине комнаты, до такой степени забитой редкими вещицами и странными предметами обстановки, что для нее и Томаса почти не было места. Потом она вздохнула и опустилась в ближайшее кресло, рассеянно сбросив подушки с сиденья.

— Томас, я понимаю, что мы не часто с вами… разговаривали, — сказала она.

Язвительный ответ вертелся у него на языке, но он проглотил его и ответил с усилием:

— Да, матушка, не часто.

— Боюсь, вы считаете меня равнодушной, — продолжала она, то устремляя глаза на его лицо, то отводя их в сторону, словно боялась прочесть его мысли.

— К Гарри вы никогда не были равнодушны, — сказал он. — И к Мэри, и к Элизабет. — Быть может, именно поэтому он все еще не мог расстаться с Эммелиной. Она тоже была вторым ребенком из четверых, у нее тоже был старший брат и две младшие сестры. Положение, в котором он оказался, требовало от него ответа за грехи брата. У Эммелины же вообще не было никакого положения. Конечно, эти сравнения глупы, и они ни о чем не говорят, но он мог вытянуть из них некоторое подобие логики, что было гораздо безопаснее. А вот настоящей причины, по которой он не мог с ней расстаться, он опасался.

— Гарри был… — с трудом проговорила леди Гамильтон. — Гарри был особенным. Мне казалось, что если я буду больше любить его, больше давать ему, все будет хорошо. Быть может, я совершила ошибку. Быть может, если бы я приказала нянькам быть с ним построже…

— Няньки у него были хорошие, — успокоил ее Томас. У Гарри сменилось примерно полдюжины нянек, прежде чем в детской появилась старая Кейт Бейн, и ее уверенная рука и твердый взгляд исправили поведение мальчика, принеся мир в детскую, — его четверо детей никогда не знали раньше.

— Я все еще не могу не думать, что, сделай я все немного иначе… — Мать осеклась. — Гарри был необыкновенно умным мальчиком.

— Да, мадам, это так, — устало согласился Томас. — Но он не мог быть другим. Мы все старались сделать из него нормального человека, и хотя он делал огромные шаги, ему предстояло еще много пройти, больше, чем можно сделать за всю жизнь.

— А ваши сестры… — Она улыбнулась. — Для чего и существуют дочери, как не для того, чтобы баловать их? Французский язык и музыка, рисование и танцы, немного арифметики и географии, изящные рукоделия. Кроме этого, мужчине только и нужно, чтобы хорошенькая девица умела вести с ним восхитительный разговор, устраивать блестящие приемы и дарить ему упитанных деток. Небольшое снисхождение учит девочку тому, как важно ценить себя.

— Но сколько лет они уже выезжают, мадам? — заметил Томас, промолчав о том, что его сестры получили от учителей Гарри гораздо больше, чем основы арифметики, и что их греческий значительно лучше, чем их вышивки.

Мать отмахнулась от него.

— Три, четыре года — что значит год-другой в этом возрасте? В наше время девушки ждут, пока им исполнится двадцать два или двадцать три года, чтобы сделать выбор. Посмотрите на герцогиню Рейберн — ей было тридцать лет, когда она вышла замуж. В мое время было иначе, в двадцать лет вас считали старой девой, если вы по крайней мере не помолвлены.

— А что насчет меня, мадам? — напрямик спросил он. Она нахмурилась:

— У лорда Гамильтона имеются определенные идеи относительно того, как следует воспитывать сына. Когда стало ясно, что Гарри… Гарри совсем не такой, каким он хотел его видеть, он предоставил мне воспитывать его по-своему, в надежде, что моя материнская интуиция окажется лучшим лекарством, чем его методы. И я видела, как ваш отец смотрит на вас, как он сажает вас к себе на колени, берет вас на верховые прогулки и учит стрелять из лука, и я решила, что я должна любить Гарри в два раза крепче. Он был старшим сыном, видите ли, и лорд Гамильтон должен был учить его брать препятствия на своем пони. А не вас.

Томас опустил голову, соглашаясь с этими словами.

— Ах, Томас! — воскликнула его мать. — Вы не нуждались так в моей любви, как Гарри. Не нуждались до тех пор, пока Гарри не умер и не было уже слишком поздно, и я поняла, что совершенно не знаю своего второго сына.

— Я оставил его на берегу, матушка, — напрямик сказал Томас. — Вашего любимого сына, которого вы любили всем сердцем. Я оставил его, а вы все эти годы хотели как-то отплатить мне?

Леди Гамильтон энергично закивала головой. Казалось, что в один миг она была уничтожена.

— Но вы не убивали его. Вы даже не оставили его на волю несчастного случая. Кто-то другой убил нашего Гарри, отобрал его у нас навсегда.

Томас закрыл глаза. Эммелина сказала правду. Нашего Гарри. Он собрал воедино все чувства, которые испытывал к старшему брату, и содрал обиду и отчаяние. Он впервые позволил себе посмотреть на суть всего этого — на свою безнадежную, беспомощную любовь к брату, который никогда не мог бы стать графом. Ах, если бы только Гарри родился у какого-то другого отца — инженера, изобретателя или коневода!

Если бы Гарри был вторым сыном, которого можно упаковать и отправить на корабле в Оксфорд, где он мог бы вести счастливую, хотя и странную жизнь среди столь любимых им чисел! Вместо этого он оказался втиснутым в положение, в котором его недостатки были мучительно на виду, день за днем, и в котором его необыкновенные, поразительные таланты почти ничего не значат. Если Томас попал в ловушку, в ловушку попал и Гарри, обреченный своим положением старшего сына на жизнь, вести которую он был не более способен, чем рыба — дышать воздухом.