Ключ к счастью - Джейн Фэйзер Страница 52

Сколько они так сидели, она не знала. Казалось — вечность.

Но зов естества брал свое. Она нерешительно расстегнула пуговицы его камзола, чтобы ладонью ощутить ритм сердца, бьющегося в унисон с ее собственным.

Оуэн сбросил камзол с плеч, и тогда Пен начала развязывать шнурки его рубашки возле горла, положила палец на пульсирующую вену, которая вместо слов говорила ей о многом. Слова были не нужны.

Оторвав губы от ее рта, Оуэн поднялся с постели, сбросил рубашку и башмаки, оставшись полуобнаженным, в плотно облегающих ноги рейтузах.

У нее перехватило дыхание. Минуты бесплотного, бестелесного удовлетворения остались позади.

Ей показалось, что просторный халат Оуэна давит на нее, мешает дышать. Она сбросила его и тоже встала во весь рост, опустив руки, предоставляя Оуэну возможность смотреть на нее, прикасаться к ней.

Некоторое время он безмолвно пожирал ее глазами, затем взял за округлые локти и приблизил к себе. Их тела соприкоснулись, его поцелуй был не ласково‑утешающим, как ранее, но требовательным, проникающим. Их языки встретились, как бы исследуя и познавая друг друга.

И вот уже больше ничего не существует в целом свете — только они в полутемной комнате, только их любовь, их желание. И никакая сила не помешает им, не заставит отказаться друг от друга:

Оторвавшись от его губ, она прильнула языком, губами к его горлу, к ямочке на шее, к груди; обхватила руками бедра и, медленно опустившись на колени, стала развязывать тесемки рейтуз, не переставая целовать его грудь, живот… понимая, что делает, и желая этого.

Рейтузы упали к его ногам, он по‑прежнему стоял неподвижно, а ее губы, язык продолжали прикасаться к его телу, опускались к животу и ниже, притронулись к его мужскому достоинству, захватили в плен. Руки присоединились к ласке.

Оуэн, погрузив пальцы в ее каштановые волосы, смотрел сверху, как движутся ее губы, какие причудливые тени отбрасывают ее ресницы на чуть порозовевшие щеки… Никогда, никогда не испытывал он подобных ощущений.

Оторвав губы, но не руки от его тела, Пен подняла на него глаза. В них не было и тени смущения — лишь беспредельная радость и удовлетворение.

— Тебе было приятно?

Голос прозвучал странно после столь долгого молчания.

— Безгранично, — ответил он, помогая ей подняться.

Сейчас она ощущала себя в его глазах самой красивой, словно не было в ней никаких недостатков, а если и были, это не имело ни малейшего значения.

Не смутило Пен, и когда он опустил ее на постель — так, что мог любоваться ее самым интимным местом, а затем и целовать, проникая в него языком, отчего, волна за волной, на нее накатывало неимоверное блаженство.

Потом, не давая ей опомниться, он упал на кровать рядом, и ей показалось, они танцуют тот самый танец, павану, в пиршественном зале, в Гринвиче, под звуки лютни. Еще через какое‑то время он, не переставая ее ласкать, неторопливо вошел в нее и так же медленно начал совершать движения.

Это была неспешная дорога к райскому наслаждению…

Когда они уже лежали рядом, глядя в лицо друг другу, она с чуть заметной улыбкой удовлетворения в глазах сказала:

— Спасибо, Оуэн. Спасибо за то, что не поверил мне.

Он ничего не ответил, после некоторого молчания прикоснулся губами к ее глазам и произнес:

— Спи, Пен. Ты очень устала за день. Спи, дорогая.

У нее и так уже закрывались глаза, сонным голосом она спросила:

— Ты уйдешь?

— Да, — ответил он, начиная одеваться.

— Конечно, — произнесла она уже в полусне. — У тебя ведь так много шпионской работы.

Он задул свечи и вышел. По пути к себе в комнату он ощутил прилив энергии, усталость как рукой сняло.

Когда открыл дверь, то обнаружил Седрика; тот лениво поддерживал огонь в камине, что‑то напевая при этом. В отличие от мальчика птица в покрытой материей клетке молчала.

— Тебя хорошо покормили? — спросил Оуэн.

— Да, сэр, — ответил паж с воодушевлением. — Говяжий язык в маринаде и целая тарелка бараньих мозгов!

— Звучит заманчиво. Компания подобралась хорошая?

Седрик слегка покраснел.

— Эта Мэри, — сказал он, — довольно приятная девушка. Только слишком задирает нос.

Седрик приближался к тому возрасту, когда начинают замечать особ противоположного пола, но стесняются завязывать с ними знакомство и предпочитают оправдывать свое неумение их недостатками. Еще годик‑другой, и он станет смотреть на девушек иными глазами.

— Думаю, Седрик, ты просто понравился ей, и она хочет произвести на тебя впечатление.

Такое объяснение вызвало еще больше краски на лице мальчика, он начал поспешно готовить постель для хозяина, после чего спросил:

— Помочь вам раздеться, сэр?

— Нет. Иди отдыхай.

И Оуэн указал на низкую кровать на колесиках, предназначенную для слуг, которая при надобности выдвигалась из‑под высокой кровати хозяина.

Мальчик послушался, сбросил башмаки, верхнюю одежду и через мгновение спал.

Оуэн с легкой улыбкой смотрел на утомленного пажа, чье ровное дыхание заполняло комнату, и вспоминал, как шесть лет назад подобрал его на улицах Гавра. Тогда мальчишке было лет семь‑восемь.

Семь лет… Столько будет в этом году Эндрю.

Улыбка исчезла с его лица. Он стоял неподвижно, ожидая, пока уляжется боль в душе.

Наступит день, и он, быть может, сумеет отправиться к своим детям, повидать их. Когда‑нибудь это будет безопасно. Только он станет чужим для них. Если уже не стал. И ему не доведется видеть, как они подрастают.

Он сел к столу возле окна, вынул из внутреннего кармана камзола небольшой круглый серебряный футляр, открыл его. Там находился двусторонний медальон. Он приблизил подсвечник, вгляделся в лица детей, в их курчавые головки, задорные носики. Разница в возрасте между ними была всего в год. Эстелла выразила тогда, помнится, недовольство, что так скоро после рождения Эндрю вновь забеременела, снова испортится фигура… И родилась Люси.

Оуэн долго смотрел на портреты детей, прежде чем уложить медальон обратно в футляр. После чего взял со стола перо для письма, отточил кинжалом, вынул из потайного карманчика специальную дощечку с шифром, небольшой кусок бумаги, положил перед собой и начал писать закодированное сообщение для французского посланника о том, что сумел узнать за последние дни в дворцовых недрах, в том числе о мнимой болезни принцессы Марии, о ее опасении за свою судьбу и жизнь.

Вообще‑то он намеревался этим утром нанести визит посланнику де Ноэлю и поведать все с глазу на глаз, но внезапное появление Пен в таверне нарушило планы, и, чтобы не откладывать сообщение в долгий ящик, Оуэн решил отправить его воздушной почтой.