Ветер прошлого - Звева Казати Модиньяни Страница 51

— А ну-ка вылезай и ты тоже, — позвала ее старая женщина.

— Я? — переспросила Саулина.

— Думаешь, я тебя не заметила?

— Что вы со мной сделаете?

Она подумала о стражниках, о том, что с ней уже было, о том, что еще готовила ей судьба.

— Покормлю, чего ж еще. Считай, что тебе повезло: сегодня у нас есть лишний кусок.

— Спасибо, я не голодная, — отказалась Саулина.

— Скажешь тоже: «не голодная»! Иди сюда, говорю.

Саулина посмотрела на эту женщину. У нее была красивая улыбка. Добрые карие глаза на потемневшем от ветра и солнца лице смотрели приветливо. И девочка поверила ей. Она вылезла из фургона и подошла к костру. Старуха дала ей спицу с куском поленты.

— Смотри не обожгись, — предупредила она.

Саулина села вместе со всеми у костра, стараясь держаться поближе к женщине.

— Мы приняли тебя в нашу компанию, не задавая вопросов, — сказала старуха, — но сейчас ты должна сказать нам, кто ты такая и от кого ты бежала.

— Ее зовут Саулиной, — сказал Икар.

Теперь Саулина могла рассмотреть его. Икар оказался симпатичным мальчишкой примерно ее возраста, с рыжими волосами и вздернутым носиком-пуговкой, покрытым веснушками.

— А ну молчать! Не тебя спрашивают! — выбранила его женщина.

Взрослые и дети, не переставая жевать, с любопытством разглядывали Саулину. Наученная горьким опытом, она и на этот раз предпочла выдумать правдоподобную ложь, чем рисковать, рассказывая невероятную правду.

— Моя хозяйка сегодня закрыла свой дом и съехала, — сказала девочка. — Она рассчитала всех слуг. Я теперь без крыши над головой и без работы.

— А кто твоя хозяйка?

— Синьора Грассини.

— Ишь ты! — воскликнула старуха.

— Самая прославленная певица великого театра, — с восхищением добавил какой-то старик, поглядывая на Саулину уже более приветливым взглядом.

— Возмутительно! — заговорила молодая женщина, считавшая себя представительницей того же цеха, что и прославленная Джузеппина Грассини. — Великая певица вынуждена спасаться бегством из-за нескольких горячих голов, не умеющих распознать, кто их настоящие враги! А виноваты во всем политики! — добавила она, хотя никто так и не понял, что она имела в виду.

— Политика — погибель для человека, — предрекла старуха. — Такую артистку, как Грассини, надо уважать, а не выгонять из дому камнями. Что за беда, если она была с этим французом? Никому до этого дела нет.

Только тут Саулина начала смекать, что благодетельница ее не бросила, а сама была вынуждена спасаться бегством. У нее стало легче на душе.

— Раз она рассчитала слуг, — рассудительно заметила старуха, — значит, и тебе дала то, что тебе причиталось. Грассини славится своей щедростью.

Девочка ответила, радуясь своей сообразительности:

— Хозяйка дала мне все, что мне причиталось, и даже больше. Я хотела только пересчитать монеты, а тут, откуда ни возьмись, появляется жандарм. Лицо у него было доброе, я ничего и не подумала. А он схватил кошелек с монетами и говорит, что я их украла. Я испугалась и убежала. Увидела фургон и спряталась в нем. Хотите — верьте, синьора, хотите — нет, но это правда.

Рассказ Саулины был выслушан в молчании. Тишину изредка нарушал собачий лай или эхо выстрела. Мысли собравшихся были заняты не большой войной, ведущейся где-то далеко-далеко, а большими и малыми несправедливостями жизни, которые затрагивали их самих.

— Мы акробаты, — вновь заговорила старуха. — Работаем на площадях больших и малых городов. Живем тем, что дают нам зрители, и благодарим бога, когда можем досыта наесться сами и накормить животных.

Все стало ясно. Саулина поняла, что для нее в этой большой семье места нет: слишком много ртов приходилось кормить.

— Я и ем-то как цыпленок, — затараторила она. — Я сильная, хоть по виду и не скажешь. Таскаю ведра с водой и всякие тяжести, как взрослая. Я и почищу что надо, и помою. Натираю медные горшки золой. Умею ухаживать за скотом, потому что родилась в деревне. Знаю, какими травами лечить болезни животных.

Но семье бродячих акробатов не требовалась ни лишняя пара рук, ни опыт в уходе за животными.

— Хорошо, — тем не менее сказала старуха, обдумав сложившееся положение, — на несколько дней можешь остаться с нами, а там видно будет.

На том и порешили. Не было ни слез, ни суеты, ни бурных изъявлений благодарности. Все занялись делом, принялись чистить и убирать в фургоны использованную утварь, засыпали костер песком и пеплом, потом все залезли в фургоны и улеглись спать.

Саулина опустилась на свежую солому, обессиленная всем пережитым за этот долгий день. И опять кто-то легонько дернул ее за волосы.

— Бабушка разрешила тебе остаться, — прошептал в темноте Икар. — Ты довольна?

— Конечно, еще бы, — ответила Саулина. — А то куда бы я делась?!

— У тебя нет семьи?

— Семья у меня есть. В деревне.

— Почему бы тебе туда не вернуться?

— Мне здесь больше нравится.

Она вспомнила, как ее называли в деревне: Саулина-бродяжка. Оказывается, жители Корте-Реджины были правы.

— Откуда же тебе знать, что здесь лучше?

— Мне так кажется, — сказала Саулина. Ей очень хотелось спать, но Икар был явно настроен продолжить разговор.

— Завтра мы тронемся в путь, — сказал он.

— Куда?

— Сначала в Венецию, если французы и австрияки дадут нам проехать. Первую остановку сделаем в Кассано д'Адда. Ты там бывала когда-нибудь?

— Нет, но я знаю, что это не очень далеко, — ответила Саулина, в которой это название пробудило свежие воспоминания. Стало быть, они поедут по той самой дороге, где проезжала карета генерала Бонапарта. Да, она могла бы запросто добраться до своего селения, но Саулина больше не принадлежала к тому тесному мирку. Хоть и несладко ей пришлось в большом городе, она все равно рисовала для себя совсем иную судьбу.

— Уймитесь, вы двое! — прикрикнула на них старуха. — Спите. Скоро рассвет. В такую жару путешествие будет тяжелым.

Саулина услыхала, как Икар смеется.

— Завтра я покажу тебе, как здорово я умею балансировать на канате.

— Ладно.

— Я канатоходец.

— А теперь помолчи, а то бабушка рассердится.

— Нет, она глухая. Она нас не слышит. Она каждый вечер так говорит. На всякий случай.

— Все равно молчи. Я устала и хочу спать.

Она все-таки сказала ему, что хочет спать, но Икар продолжал как ни в чем не бывало:

— А я никогда не сплю. Как сверчок.